Генеральный директор Российской венчурной компании Игорь Агамирзян в ходе интернет-конференции рассказал, чем оправдывается повышенный риск венчурных инвестиций, почему инновационным проектам в РФ легче получить венчурные средства, чем аналогам за рубежом, и когда фонды РВК начнут выходить из технологических проектов.

Международный опыт показывает, что инновационное развитие государства напрямую связано с развитием глобальных знаково-ориентированных компаний резидентов. Рассматривает ли РВК российские знаково-ориентированные компании в числе приоритетных объектов развития? Если нет, что необходимо сделать чтобы этот пробел устранить?

Термин знаково-ориентированные компании мне не знаком. Скорее всего, вы имеете ввиду российские технологические бизнесы, которые уже достигли успеха в глобальном масштабе и заняли на мировом рынке заметную долю. Например, в области IT к ним можно отнести «Лабораторию Касперского», ABBYY, Parallels и ряд других компаний, которые или полностью являются российскими резидентами, или, как минимум, имеют в отечественной юрисдикции центры разработок.

Эти компании довольно успешно развиваются самостоятельно, им, в силу их уже состоявшейся глобальности, доступны все ресурса мира в части получения необходимых инвестиций или экспертной поддержки. Поэтому эти компании не стоят в списке приоритетной поддержки со стороны РВК. Напротив, это РВК привлекает знания и опыт этих компаний для развития национальной инновационной системы. Достаточно взглянуть на состав Консультативного совета РВК и этот факт станет очевидным (http://www.rusventure.ru/…any/consult/). Однако в России работают десятки конкурентоспособных технологических бизнесов, особенно в крупных региональных центрах (Санкт-Петербург, Казань, Томск, Омск, Новосибирск), с годовыми оборотами 10–100 млн долларов, со зрелыми технологическими продуктами, руководители которых до сих пор даже не задумывались о том, чтобы сделать свой бизнес глобальным. Возможно, просто потому, что не знают как к этому подступиться. Вот таким бизнесам РВК и напрямую, и через свои фонды обязательно окажет поддержку. Более того, кластерные венчурные фонды по приоритетным направлениям модернизации, которые сейчас создаются РВК, одним из своих приоритетов имеют именно эту задачу.

Расскажите, пожалуйста, о наиболее показательных проектах, которые превратились в быстрорастущий бизнес, а также о тех, которые были «крепко» профинансированы, но не удались.

В качестве одного из самых показательных проектов можно назвать портфельную компанию фонда «ВТБ фонд венчурный», созданного с участием капитала РВК, а именно «Русские навигационные технологии» (http://www.rnt.ru). Эта компания, создавшая оригинальную технологию мониторинга транспорта на основе систем спутниковой навигации ГЛОНАСС/GPS, прошла все классические этапы венчурного инвестирования и в прошлом году вышла на IPO на специализированной площадке ММВБ, подтвердив капитализацию в 1,5 миллиарда рублей. Более того, за истекший год доходы компании удвоились, что говорит о перспективности бизнеса и умелом управлении.

Что касается неудачных проектов, то таких в практике РВК пока еще не было, наши фонды еще не выходили из каких-либо проектов по причине их бесперспективности. Но, очевидно, что со временем они появятся, так как эмпирическое правило «3–3–3–1» универсально и означает, что из каждых 10 проинвестированных проектов три принесут убытки, три будут балансировать на уровне безубыточности, три дадут умеренных доход и только один «выстрелит», принесет сверхдоход, ради которого, собственно, бизнесмены с крепкими нервами и занимаются венчурным бизнесом.

Как Вы считаете, смогут ли стать венчурные инвестиции привлекательной темой для массовых частных инвесторов? Что для этого должно произойти? Или государство так и будет тащить это направление на себе?

Венчурные инвестиции по определению никогда не станут привлекательными для массовых частных инвесторов. Причина очевидна — слишком велики риски, к чему массовый инвестор не готов. Мне как-то попадались цифры, что средняя доходность по гособлигациям казначейства США за последние 50 лет составила около 2 процентов годовых. Вроде совсем немного. А средняя доходность венчурных инвестиций в экономику США за тот же период составила «минус» 0,2 процента. То есть если брать «среднюю температуру по больнице», то венчурные инвестиции убыточны и уступают даже сверхнадежным и потому малодоходных гособлигациям.

Однако мы превосходно понимаем, что таким усреднением результатов успешность венчурной отрасли измерить нельзя. Были среди венчурных инвесторов те, кто невероятно выиграл, вложившись в Apple, Google, Microsoft и другие компании, и те, кто потерял свои деньги. Поэтому мы ждем прихода на российский венчурный рынок квалифицированных инвесторов, знающих и понимающих рынок венчурных инвестиций, умеющих просчитывать риски и идти на них. Для России будет вполне достаточно, если в ближайшие 5–7 лет будут созданы и начнут активно работать несколько десятков венчурных фондов, способных совокупно инвестировать в стартапы по 2–4 млрд долларов США в год, а также появится несколько десятков тысяч бизнес-ангелов. Мы планируем, что часть новых венчурных фондов будет создана в рамках частно-государственного партнерства, прежде всего — с участием капитала РВК.

Как вы считаете, нужно ли законодательно определить статус «малого инновационного предприятия», чтобы инвесторы, которые инвестируют в такие проекты, могли бы получать значительные льготы, в том числе, налоговые? В Европе, как мне известно, такая практика есть.

На самом деле попытки законодательно определить термин малого инновационного предприятия, или просто — инновационного предприятия, уже делались. В частности, в многочисленных проектах законов об инновационной деятельности. Однако все они оказались неудовлетворительными. Например, если предприятие выпускает традиционную продукцию и направляет часть выручки на разработку инновационной, должно ли оно пользоваться преференциями? Если да, то в какой степени? Очень велика и отраслевая специфика. Поэтому, на мой взгляд, нужно идти другим путем.

Во-первых, создать благоприятные институциональные условия для ведения любого бизнеса (от удобных организационно-правовых форм для стартапов до снижения административных барьеров). Во-вторых, давать льготы и преференции тем компаниям, которые работают в приоритетных направлениях модернизации экономики. И, наконец, в-третьих, предоставлять особые налоговые, таможенные и другие условия резидентам инновационных центров федерального уровня, таких как «Сколково», а также резидентам региональных инновационных центров, проекты создания которых уже появляются.

Наши политики любят повторять, что Россия обладает огромным научным потенциалом, что у нас очень талантливые люди. Но когда читаешь интервью и слушаешь выступления управляющих венчурными фондами и представителей РВК, выясняется, что у нас существует огромный дефицит инновационных проектов, в которые было бы нестрашно инвестировать. Кто не прав? Либо у нас наука и люди так деградировали, что создается слишком мало по-настоящему перспективных проектов, либо венчурные фонды слишком привередливые?

Инвестируют не в проекты, инвестируют в бизнесы. А дистанция от блестящей научной или технологической идеи до устойчивого бизнеса огромна. На самом деле нам всем просто нужно немножко времени, чуть-чуть терпения. Очень многое зависит от ментальности людей, живущих в нашей стране. И это, кстати, справедливо для всех стран. Например, для энергичного американца 60–70-х годов очевидным приложением сил ради достижения жизненного успеха было получение хорошего образования, «поступление на службу» в крупную компанию, производящую традиционную продукцию, и постепенное восхождение в ней по карьерной лестнице. Примерно такой же жизненный идеал сегодня в Японии. А для американца девяностых или нулевых годов, верящего в «американскую мечту», все драматически изменилось, выглядит совсем иначе. Совпадает лишь необходимость в получении отличного образования, а дальше… Создание технологического стартапа, привлечение венчурных или бизнес-ангельских инвестиций, продажа компании стратегическому инвестору или выход на IPO… И учреждение нового стартапа.

В России тоже произойдет аналогичная смена установок. Ученый или инженер перестанут считать, что кто-то (государство или частный бизнес) должен дать им денег для проведения исследований или разработок ради удовлетворения их собственного любопытства, а начнут думать, как коммерциализировать свои знания и умения, создать успешный технологический бизнес. И тогда появится действительно много потенциально прорывных инновационных проектов, в которые можно будет инвестировать. Впрочем, таковые уже есть и сейчас.

Скажите, пожалуйста, как получить инвестиции из фонда посевных инвестиций РВК? Каким требованиям должен удовлетворять проект? Все, с кем я говорил по этому поводу, рассказывали мне, что это практически нереально — проще взять кредит в банке на стартап. Хотя это тоже нереально. Буду рад, если мои собеседники ошибаются.

На самом деле это вполне реально. Практика это доказывает. Фонд посевных инвестиций РВК одобрил за полтора года активной работы уже 35 проектов и останавливаться не собирается. Требования к заявкам соискателей инвестиций можно найти на нашем сайте (http://www.rusventure.ru/…stments/fpi/), там же можно найти реестр венчурных партнеров ФПИ, которые оказывают авторам инновационных проектов помощь в «упаковке» проектов и в поиске, если это необходимо, частного соинвестора. Заявки по сильно упрощенной процедуре рассматриваются вполне оперативно. Сейчас максимальный срок принятия решения (одобрить, отказать, направить на тщательную проверку) по проекту в ФПИ РВК составляет не более 30 рабочих дней. Более подробно обо всем этом рассказал директор Фонда посевных инвестиций РВК Алексей Телешев, к интервью с которым я и предлагаю Вам обратиться, там многие возможные вопросы подробно освещены (http://www.rusventure.ru/…a/detail.php?…).

Недавно читал, как работают венчурные и посевные фонды в Великобритании и США, как в этих странах доступны такие инвестиции. Если сравнивать с российскими фондами, контраст разительный. Почему наши фонды так боятся рисковать? Венчурные ли они на самом деле?

Риск риску рознь. Просто в идею, даже самую замечательную, ни российский, ни иностранный инвестор не вложат ни рубля, ни цента, соответственно. И это — разумное поведение. Повышенный риск венчурных инвестиций оправдывается только потенциальной сверхдоходностью технологического проекта. А потенциальная сверхдоходность достигается наличием в проекте четырех основных компонентов: интеллектуальной собственности, которую возможно защитить на важнейших рынках в глобальном масштабе; внятной бизнес-модели; эффективной команды проекта и возможности вывода проекта на международный рынок, его глобализации. К сожалению, во многих российских проектах с двумя-тремя компонентами из вышеперечисленных бывает не все гладко.

Однако, если проект хорошо проработан и упакован, получить инвестиции от российского венчурного фонда ему наверное, даже проще, чем для аналогичного бизнеса за рубежом. Хотя бы потому, что конкуренция среди инновационных проектов за деньги венчурных инвесторов в России пока еще не велика. Более того, скажу даже так: предложение «венчурных денег» на российском рынке на сегодняшний день существенно превышает квалифицированный спрос со стороны инновационных компаний.

Насколько я знаю, венчурные фонды в России, когда входят в капитал проекта, требуют передачи им контролирующей доли. Получается, если я привлекаю такие инвестиции, я теряю контроль над компанией, которую создала? А где гарантия, что новый собственник потом не «отожмет» меня из моей же компании? И второе, должна ли я при обсуждении сделки с посевным фондом посвящать его в детали ноу-хау, на котором основан мой проект? Кто может гарантировать, что эта информация не утечет каким-то третьим людям?

Это заблуждение. Широко распространенное, к сожалению. Целью венчурного инвестора не является получение полного контроля над инновационной компанией. Его целью является получение прибыли от своей инвестиции. Инвестор входит в проект деньгами и выходит из него деньгами, и ничем иным — в этом его бизнес. Что касается доли инвестора в стартапе, то как правило, венчурный капиталист вовсе не горит желанием подменить собой команду проекта. Более того, венчурный инвестор зачастую инвестирует не столько в хорошую идею, перспективную разработку, сколько в сплоченную и целеустремленную команду специалистов, способную, в случае необходимости, гибко отреагировать на изменившиеся условия рынка. И, конечно, инвестор добавляет в стартап свои знания и опыт ведения бизнеса. Что касается конкретной доли в стартапе — это всегда предмет переговоров. Детали ноу-хау, как правило, при первых контактах с потенциальным инвестором сообщать не требуется, его будут интересовать совсем другие вопросы. Ну и соглашение о конфиденциальности заключить с инвестором никто не запрещает.

В отличие от США и Европы, у нас совсем неразвит рынок акций небольших технологических компаний. В связи с этим, как в России происходит выход венчурного фонда из проекта?

Да, рынок акций технологических компаний у нас еще в стадии становления. Однако сказать, что он совсем не развит, наверное, уже нельзя. С середины июля 2009 года на ММВБ действует Рынок Инноваций и Инвестиций (РИИ ММВБ) — специально созданный биржевой сектор для высокотехнологичных компаний. Именно на этой площадке провела свое IPO компания «Русские навигационные технологии». Так что выход «в деньги» венчурного фонда из проекта будет происходить так, как это происходит во всем мире: выводом проекта на IPO, продажей проекта стратегическому инвестору или, в каких-то случаях — продажей доли венчурного фонда менеджменту инновационной компании.

Можете ли вы рассказать о примерах успешного выхода фондов с участием РВК из проектов? И почему РВК так мало рассказывает об успешных кейсах венчурных проектов? Складывается впечатление, что их нет вовсе.

Горизонт инвестирования венчурного фонда в технологический проект составляет, как правило, 3–7 лет. Фонды, созданные с участием капитала РВК, еще слишком молоды, чтобы достичь этого горизонта даже по самым первым своим проектам. Так что фонды РВК из технологических проектов на сегодняшний день еще не выходили. Однако это начнет происходить в ближайшие два-три года, а может — и раньше. Что касается кейсов успешных венчурных проектов, то РВК, безусловно, их специально подготавливает и распространяет. И не только в России. Например, история создания и развития «Русских навигационных технологий» в форме бизнес-кейса включена в учебную программу Стэнфордского и ряда других университетов США. Более того, бизнес-кейс РНТ включен в отчет Global Enterpreneurship and the Successful Growth Strategies of Early-Stage Companies о наиболее быстроразвивающихся компаниях во всем мире, презентация которого прошла на Всемирном экономическом форуме в Давосе (2011 год). И, разумеется, бизнес-кейсы РНТ и ряда других отечественных технологических компаний попали в учебные планы ведущих российских вузов.

Если сравнивать нас с развитыми странами, в России не слишком благоприятный инвестиционный и деловой климат. Очень низок уровень доверия. Может ли в этих условиях успешно развиваться рынок венчурных инвестиций? Реально ли создать «заповедник» для инновационных компаний и для венчурных инвесторов, который будет жить по другим правилам, чем вся остальная страна?

В данном случае лучшим ответом будет, наверное, следующее — «Дорогу осилит идущий». Да, безусловно, одной из важнейших целей РВК как государственного института развития является максимальное содействие становлению в нашей стране конкурентоспособного по сравнению с развитыми и, особенно, развивающимися странами инвестиционного и делового климата. Мы над этим много работаем. И речь, конечно, не идет о каком-то «заповеднике» для избранной группы лиц и компаний. Благоприятная институциональная среда нужна всем. Но и «ждать у моря погоды» бессмысленно, можно упустить то окно возможностей для перехода на инновационный путь развития, что открылось для нашей страны на фоне мирового экономического кризиса, который, похоже, еще далек от завершения. Поэтому в направлениях работы РВК на ближайшие три года никаких остановок не запланировано — рынок венчурных инвестиций будет развиваться, и, я уверен, развиваться успешно. Но повторю — в реальности все зависит от нас самих. Под лежачего инноватора инвестиции не потекут — и это правда в любом месте мира, тем более в нашей стране и на этом этапе развития.

Есть ли перспективы развития венчурной индустрии у отдаленных от центра регионов России? Например, на Дальнем Востоке.

Перспективы есть всегда и везде. Все зависит от конкретных людей, их компетентности, профессионализма и лидерских качеств. Конечно, достижение критической массы и, если угодно, «плотности среды», необходимой для развития конкретной индустрии — результат совпадения многих факторов, но на первом месте, несомненно, человеческий капитал. Капитал финансовый — это инструмент развития, а не его цель. Поэтому там, где есть критическая масса человеческого капитала, финансовый капитал приложится. И это совершенно не зависит от конкретной точки на карте мира.

При анализе организации различных молодежных инновационных проектов, например, Зворыкинского (включая «Селигер»), «Интерра», «ТИМ Бирюса» и др., оказывается, что они осуществляют инновационный цикл в основном со 2-й стадии, а 1-ю стадию — генерацию инновационных идей — оставляют на усмотрение авторов идей. В результате, по личным наблюдениям и отзывам других людей, участвовавших в этих форумах, хороших инновационных идей на них оказывается не так уж много. А в это время за рубежом, в ведущих университетах, все активнее ведется обучение генерации инновационных идей. И при этом все активнее преподается российская теория решения изобретательских задач (ТРИЗ), созданная Г.С. Альтшуллером, развитая его учениками и последователями. В значительной степени это преподавание ведется специалистами, эмигрировавшими из России и ближнего зарубежья. ТРИЗ активно применяется в «Силиконовых долинах» (кроме Сколково): в Калифорнии фирмой Intel, а, например, в Бангалоре и Синьчжу проводятся Международные конференции по ТРИЗ. Таким образом, и рождаются Open Innovations. Планируется ли что-нибудь делать по возвращению ТРИЗ в Россию?

Буду откровенным — лично я достаточно скептически отношусь к ТРИЗ (хотя знаю про эту теорию с молодости и лично знаком с некоторыми представителями российской диаспоры, активно продвигающих эту тематику в США). Не хочу навязывать свою точку зрения, и, более того, допускаю, что в некоторых случаях это может сработать. Однако мне неизвестны реальные инновации мирового уровня, созданные с использованием этой теории. Интернет, или микропроцессор, или мобильная связь — те технологии, которые определяют сегодня жизнь человеческого общества — были созданы без использования ТРИЗ, зато базируются на весьма фундаментальных научных результатах. Результатах в физике твердого тела, сделавших возможными достижения в аппаратной базе, и результатах в конструктивной математике, на основе которых выросла теория и практика программирования. Но для их коммерциализации потребовалось огромное количество усилий ученых, инженеров и предпринимателей, создавших наш сегодняшний технологический мир. Честное слово, никакая методология и даже отдельная научная теория здесь бы не помогла.

Это не значит, что я против возвращения ТРИЗ в Россию, но не считаю это критически важным. Если есть энтузиасты, которые считают это целесообразным и уверены, что на основе ТРИЗ смогут зарабатывать деньги — будет очень полезно, если они этим займутся. В конце концов, история прогресса — это история ошибок и заблуждений, а кто в данном случае заблуждается — покажет только время.

Вы часто выступаете в пользу международной кооперации. Между тем, стало известно, что ваш конкурент — фонд Сколково — вскоре может отказаться от такого обязательного условия выделения финансирования, как наличие иностранного специалиста. Как вы это прокомментируете? И что может гарантировать защиту российской ИС от утечки за рубеж при такой модели — с иностранным специалистом?

Наличие иностранного специалиста — вовсе не гарантия международной кооперации. Ничего не имею против участия иностранных специалистов (разных, замечу — не только ученых, как требуется в правилах Сколково — но и инженерных менеджеров, маркетологов, даже финансистов), но настоящая международная кооперация — это встраивание в глобальные supply chains, цепочки добавленной стоимости. Только это обеспечивает присутствие и работу новой компании на мировом рынке. А добиться этого можно не только через привлечение иностранных специалистов, но и через сотрудничество с транснациональными корпорациями, например. Вопрос же об интеллектуальной собственности решается достаточно просто — через обязывающие юридические документы. К сожалению, грамотно подготовить их тоже могут только, как правило, иностранные специалисты, или международные юридические фирмы — а их услуги недешево стоят.

Расширяет ли РВК список научно-технических специалистов, привлекаемых к экспертизе проектов, или у вас устоявшийся круг? Есть ли возможность осуществлять такую экспертизу для РВК если не в штате, то на постоянной основе?

Расширяем, естественно — у нас есть специальное подразделение, которое занимается организацией процесса экспертизы, и сложившаяся экспертная сеть. Экспертная сеть — это индивидумы, но значительная часть экспертизы проводится через организации, обладающие необходимыми компетенциями. Кстати, основные проблемы возникают не с научно-технической экспертизой, это-то как раз самое простое, а с бизнес-экспертизой — насколько проект интересен с точки зрения рынков, насколько у него вменяемая бизнес-модель и т.д. С сожалением вынужден констатировать, что у нас немного людей, способных как формулировать, так и проверять логику бизнес-планов. Если вы к таким людям относитесь — несомненно, мы заинтересованы в сотрудничестве. Только это нужно доказать — а в этом деле лучшим доказательством является собственный успешный опыт выведения на рынок продуктов, услуг и компаний.

Зачем работать с РВК, когда так много западных венчурных фондов интересуются русскими стартапами?

Мы только приветствуем приход в российские стартапы частных денег, и, с нашей точки зрения, приход денег западных венчурных фондов в российские стартапы — это очень положительное явление, т.к. помогает российским стартапам выходить на глобальные рынки. К сожалению, примеры реальных западных инвестиций в российские компании — это скорее единичные случаи, а не массовое явление. Я готов согласиться с тем, что за последние год-два интерес западных венчурных фондов к российским стартапам заметно вырос (и смею надеяться на то, что это в определенной степени результат, в том числе, и наших усилий), но пока что нельзя утверждать, что он достиг критической массы и превратился в устойчивый инвестиционный поток.