Премию памяти Альфреда Нобеля по экономическим наукам в понедельник поровну разделили Уильям Нордхаус (William Nordhaus) и Пол Ромер (Paul Romer), два американских экономиста, которым эту награду обещали довольно давно. Как отмечает нобелевский комитет, Ромер и Нордхаус создали инструменты, позволяющие понять, как рыночная экономика связана с окружающей средой и научно-техническим прогрессом — двумя областями действительности, до этого обычно не попадавшими в поле зрения экономистов.

Чего нельзя посчитать, тем нельзя управлять

Допустим, вы владелец свечного заводика. Чтобы делать свечи, а также обогревать и освещать помещения, вы покупаете топливо или полученную из него электроэнергию и честно за нее платите. Но при производстве энергии из ископаемого топлива — угля, нефти и нефтепродуктов или газа — в атмосферу попадает углекислый газ, который, как человечество далеко не сразу, но выяснило, усиливает парниковый эффект атмосферы и нагревает Землю. Изменение климата, вызванное деятельностью человека, — так называемая отрицательная экстерналия, или внешний эффект: никто из участников рынка намеренно не добивается разбалансировки климатической системы и ее печальных последствий, но именно это и происходит из-за совокупности их действий.

Внешними эти эффекты называются потому, что они не укладываются в обычные рыночные транзакции: продавец электроэнергии для вашего свечного заводика в сугубо рыночной экономике никому не платит за свои выбросы углекислого газа, атмосфера как всеобщий ресурс совершенно бесплатна. Для экономики этих выбросов просто не существует — если не вмешаться и не интернализировать эту экстерналию, то есть встроить изменение климата в экономические модели и процессы.

Нордхаус стал смотреть на изменение климата как на экономическую проблему еще до того, как это стало модно и об этом заговорили с политических трибун. В начале 1990-х, пока мир медленно соображал, что неплохо бы ограничить опасное воздействие человека на климат, он разработал первую интегрированную оценочную модель под названием DICE (Dynamic Integrated Climate-Economy).

«Суть этих моделей в том, что они сводят воедино экономические показатели с климатическими, то есть связывают экономический рост, зависящий, в свою очередь, от роста населения, производительности труда и так далее, с выбросами CO2 и других парниковых газов, концентрацией этих газов в атмосфере и, соответственно, с потеплением. А далее потепление связывается с состоянием экономики, то есть оцениваются ущерб или выгоды, возникающие в разных регионах от изменения температуры и других климатических параметров для экономики», — объясняет Игорь Макаров, доцент факультета мировой экономики и мировой политики, академический руководитель образовательной программы «Мировая экономика» НИУ ВШЭ.

Именно DICE и другие подобные ей модели сегодня используют экономисты, оценивающие изменение климата в пересчете на деньги. Когда в 2017 году тогдашний глава Минсельхоза РФ Александр Ткачев говорил, что изменение климата грозит России потерей 1–2 процентов ВВП в год, где-то за этим утверждением вращались шестеренки интегрированной модели.

Главный итог работы любой интегрированной оценочной модели — так называемая социальная, или общественная, цена углерода (social cost of carbon), которая показывает, к какому ущербу, выраженному в деньгах, приводит выброс условной тонны углекислого газа. Это и есть цена воздействия человека на климат. По-хорошему, именно столько должен платить любой, кто выбрасывает в атмосферу парниковые газы, в виде фиксированного налога или рыночных квот на выбросы. Поскольку климат глобален — для атмосферы не имеет значения, кто выбрасывает конкретную тонну CO2, Россия, США или Китай — цена на углерод в идеале тоже получается глобальной. У Нордхауса это примерно 40 долларов за тонну: меньше, чем у некоторых его коллег, но существенно больше, чем квоты на выбросы стоят сейчас.

Сценарии выбросов парниковых газов при различной цене на углерод в модели DICE. Nobel Prize

Нордхаус до сих пор постоянно обновляет и дорабатывает свою модель: в частности, он создал ее региональную версию, RICE, которая позволяет оценивать экономический эффект изменения климата на уровне отдельных регионов. «Модель DICE — первая интегрированная оценочная модель, потом появилось много других, но она до сих пор является канонической. Она довольно простая, в этом один из ее плюсов, она помещается в большой файл Excel. Ее довольно активно используют даже студенты-магистры в США. Сейчас есть уже гораздо более сложные продвинутые модели, но так или иначе все они исходили из Нордхауса», — говорит Макаров.

Научный сотрудник Лаборатории теории рынков и пространственной экономики, профессор НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге Александр Скоробогатов добавляет, что Нордхаус занимался также проблемой долгосрочного измерения экономического роста, на горизонтах около 100 лет. Обычно это делают с помощью некоторой корзины товаров, которые человек мог покупать в то время и сейчас, и в сопоставимых ценах сравнивают благосостояние. «Нордхаус критиковал этот подход, указывая, прежде всего, на то, что с течением времени постоянно появляются такие товары и услуги, которых не было раньше и которые при этом сильно влияют на благосостояние. Как он сам говорил: как можно сравнивать, предположим, услуги транспортные сто лет назад, когда человек пользовался лошадьми, и сейчас, когда речь идет о самолетах, поездах и машинах», — поясняет Скоробогатов. Идея нобелевского лауреата состоит в том, что вместо конкретных товаров нужно брать более мелкие смысловые единицы, например необходимость попасть из пункта А в пункт Б, и строить статистику именно на их основе.

Кроме того, миллионам студентов-экономистов Нордхаус, лауреат юбилейной, 50-й премии памяти Нобеля, известен как автор базового учебника по экономике. Любопытно, что соавтор Нордхауса по этому учебнику, Пол Самуэльсон (писавший, кстати, и о внешних эффектах), получил премию Нобеля аж в 1970 году — вторую по счету в истории награды.

В 2013 году Нордхаус написал научно-популярную книгу об экономике изменения климата, «Климатическое казино». Идея ее проста: изменение климата — это своего рода казино и о результате игры в нем можно только гадать. Взявшись влиять на климат, человечество ввязалось в игру с непредсказуемым итогом — о том, что неопределенность настолько высока, говорят даже имеющиеся у ученых климатические модели. Лучше всего было бы держаться подальше от этого казино.

Внутренняя поступь прогресса

Допустим, вы все еще владелец свечного заводика. Однажды один из ваших опытных работников предлагает вам способ, позволяющий быстрее обрабатывать воск для свечей и таким образом повысить производительность труда. Вы внедряете инновацию, а вслед за вами так же поступают ваши конкуренты. Из действий миллионов таких инноваторов складывается научно-технический прогресс — важная положительная экстерналия (потому что за творческий порыв вашего работника все остальное общество не платит).

На иллюстрации к материалам о нынешних нобелевских лауреатах Пол Ромер как бы стоит на плечах Роберта Солоу — лауреата премии Нобеля по экономике 1987 года и автора модели экономического роста, получившей его имя. В этой модели рост происходит за счет накопления капитала, а технологический прогресс как фактор экономического роста — внешняя переменная в прямом смысле, он задается извне и никак не объясняется самой моделью (поэтому она называется моделью экзогенного роста).

«Основным источником роста [в модели] становится технический прогресс. И надо как-то его объяснить, откуда он берется, почему модель никак его не объясняет. Получается, когда мы смотрим на рост, что мы все равно в каком-то смысле оказываемся слепыми по отношению к этому росту. Надо технический прогресс объяснить», — говорит Скоробогатов.

Еще одно из следствий модели Солоу, предполагающей убывающую отдачу от капитала (чем больше вы вкладываете, тем меньшую добавку дает каждый следующий рубль), — конвергенция, то есть неизбежное постепенное сближение экономик богатых и бедных стран, так как первые, у которых капитала больше, растут медленнее вторых. Глядя на реальные данные о благосостоянии стран мира, Ромер увидел не конвергенцию, а, напротив, устойчивую разницу в темпах роста, которую модель Солоу объяснить не могла.

Относительное благосостояние стран и темпы его роста. Nobel Prize

Пол Ромер предложил кардинально иной взгляд на технологический прогресс, сделав его одной из переменных внутри модели. Александр Скоробогатов объясняет это так: источником прогресса становится сам экономический рост — например, через накопление человеческого капитала. Получается парадоксальная на первый взгляд ситуация: некоторые страны растут, потому что они растут, а другие — не растут, потому что не растут. Экономический рост создает условия для научно-технологического прогресса, а тот, в свою очередь, подпитывает экономический рост. «Ромер изменил подход к макроэкономике, предложил другой способ моделирования экономических процессов. Он ввел параметр «знания», коэффициент, который сам является фактором производства. Он предложил другой взгляд на то, как моделировать экономику, и этот взгляд оказался очень плодотворным, потому что он позволял понять, почему на практике какие-то страны растут, а какие-то не растут, и одновременно объяснить, от чего зависит производительность труда. Один из влияющих на нее факторов и есть общий набор знаний и идей», — говорит профессор РЭШ Сергей Измалков.

Инновации в модели Ромера не падают с неба, как у Солоу, а создаются самими работниками (вроде вашего мастера со свечного заводика), знания и умения которых превращаются в человеческий капитал. «Эта модель показывает, как рубль, вложенный в исследования сегодня, причем отдельной фирмой, может создавать позитивный эффект для всей экономики в целом. В модели Ромера, если одна фирма добивается какого-то продвижения, то дальше всем остальным гораздо легче этому научиться — [это называется] learning by doing. За счет этого идет накопление знаний в экономике в целом, это дает некоторый кумулятивный эффект, который является дополнительным источником роста», — говорит заведующий кафедрой математических методов анализа экономики экономического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова Филипп Картаев.

Кстати, вопрос с конвергенцией, отсутствие которой посеяло сомнения у Ромера, остается открытым: по словам Скоробогатова, некоторые варианты моделей эндогенного роста предполагают нулевую конвергенцию или даже дивергенцию, то есть расхождение стран или регионов. При этом что происходит на самом деле, сказать трудно, потому что ответ очень сильно зависит от конкретной выборки стран и регионов. «Само существование конвергенции, если речь идет о мире в целом, — это один из спорных моментов. Есть оценки, говорящие в пользу конвергенции. Но есть, в то же время, и оценки эмпирические, которые сформулированы по-другому и фактически говорят обратное. По большому счету, это поле для дебатов среди теоретиков и эмпириков роста», — говорит ученый.

* * *

Объявление лауреатов премии по экономике случайно совпало с представлением специального доклада Межправительственной группы экспертов по изменению климата: в нем ученые оценивали вероятность того, что человечеству удастся удержать рост глобальной средней температуры на Земле в пределах 1,5 градуса (сейчас температура уже выросла примерно на градус по сравнению с серединой XIX века). Спойлер: вероятность есть, но для этого потребуются большие усилия по снижению выбросов и внедрению инновационных технологий, например для захоронения углерода, чтобы тот не попадал в атмосферу.

Выбор нобелевского комитета очень удачно рифмуется с выводами климатологов. Без Нордхауса мы не смогли бы оценить экономические последствия потепления на полтора градуса и перевести их с научного на единственный язык, который понимают политики и бизнесмены. А Ромер объяснил, откуда возьмутся те самые новые технологии, без которых мы не сможем остановить изменение климата на каком-то относительно безопасном уровне. Так из разных кусочков нобелевские лауреаты складывают сложный паззл будущего экономического роста.

Автор: Ольга Добровидова