Будучи японцем, я рос, смотря такие аниме, как Евангелион [Neon Genesis Evangelion], в котором изображается будущее, где люди и машины слились в кибернетическом экстазе. Подобные программы заставляли нас, детей, мечтать о том, как мы станем бионическими супергероями. Роботы всегда были частью японского духа. Наш герой, Астробой, официально был зарегистрирован в качестве жителя города Ниидза к северу от Токио – и это довольно сложная задача, как подтвердит вам любой человек, родившийся не в Японии. Мы в Японии не просто не боимся наших новых роботов-хозяев, мы их практически ждём.

Перевод статьи японского автора Joi Ito — журналиста, предпринимателя и активиста, сотрудничающего с журналом Wired

Не сказать, что у жителей Запада вовсе не было дружественных роботов, таких, как R2-D2 или Роза, домработница-робот семейства Джетсонов. Но по сравнению с японским, западный мир относится к роботам осторожнее. Я думаю, что разница в подходах как-то связана с разными религиозными контекстами, а также историческими различиями, связанными с рабством промышленных масштабов.

Западная концепция «человечества» весьма ограничена, и я думаю, что настала пора спросить, имеем ли мы право эксплуатировать окружающую среду, животных, инструменты и роботов просто потому, что мы – люди, а они – нет.

В 1980-х я был на встрече, организованной фондом Honda, на которой японский профессор – не помню фамилии – утверждал, что японцы гораздо успешнее интегрируют роботов в общество из-за местной религии, синтоизма, до сих пор остающейся официальной религией страны.

Последователи синто, в отличие от монотеистов в христианстве и от предшествовавших им греков, не считают людей чем-то особенным. Вместо этого они видят духов во всём – нечто вроде Силы в «Звёздных войнах». Природа не принадлежит нам – это мы принадлежим природе, и духи живут во всём, включая камни, инструменты, дома, и даже пустые пространства.

Запад, как утверждал профессор, сталкивается с проблемой наделения вещей духами и чувствами, поскольку считает антропоморфизм, наделение вещей и животных человеческими качествами, детским, примитивным или просто нежелательным. Он утверждал, что луддиты, уничтожавшие автоматические ткацкие станки, лишавшие их работы в XIX веке, служат тому примером, и для контраста продемонстрировал, как на японской фабрике роботу надели кепку, дали имя и относятся к нему, как к коллеге, а не как к страшноватому врагу.

Идея о том, что японцы принимают роботов гораздо проще, чем жители Запада, сегодня весьма распространена. Осаму Тэдзука, японский мультипликатор, создатель «Атомбоя», отметил взаимосвязь роботов и буддизма, сказав: «Японцы не проводят различий между человеком, якобы высшим существом, и окружающим его миром. Всё взаимосвязано, и мы принимаем роботов без труда вместе со всем остальным миром, с насекомыми, с камнями – всё это едино. У нас нет сомнений по поводу роботов, которых на Западе считают псевдолюдьми. Поэтому тут нет сопротивления, просто молчаливое принятие». Японцы, конечно же, сначала стали аграрной, а затем индустриальной нацией, влияние синто и буддизма сохранили в Японии множество ритуалов и духовности с периода, предшествовавшего гуманизму.

В книге «Sapiens: Краткая история человечества» израильский историк Юваль Ной Харари описывает «человечность» как нечто, развившиеся на основе нашей системы верований, когда мы, меняясь, превращались из охотников и собирателей в пастухов, фермеров, а затем капиталистов. Ранним охотникам и собирателям природа не принадлежала, они были частью природы. Многие аборигены сегодня всё ещё живут в рамках систем верований, отражающих эту точку зрения. Индейцы Америки слушают ветер и говорят с ним. Туземные охотники часто используют сложные ритуалы для общения с жертвой и лесными хищниками. Многие культуры охотников и собирателей глубоко связаны с землёй, но не имеют традиции владения землёй, которая остаётся источником недопонимания и стычек западных колонистов даже сегодня.

Только когда люди начали заниматься фермерством и разведением животных, у нас появилось понятие владения другими вещами, владения природой. Понятия о том, что любая вещь – камень, овца, собака, машина, человек – может принадлежать другому человеку или корпорации, идея относительно новая. Во многих смыслах, она служит ядром идеи человечности, того, что делает людей особенным, защищённым классом, и низводит с человеческих позиций, подавляет всё, что не является человеком, будь то живые существа, или неодушевлённые предметы. Дегуманизация и понятие владения в экономике породили широкомасштабное рабство.

В книге «Заклеймённые с самого начала: полная история расистских идей в Америке» историк Ибрам Кенди описывает дебаты колониальной эры Америки, в которых обсуждалось, следует ли обращать рабов в христианство. Британские законы постулировали, что христианин не может быть рабом, и многие владельцы плантаций беспокоились, что они потеряют рабов, если обратят их в христианство. Поэтому они утверждали, что негры слишком первобытны для того, чтобы становиться христианами. Другие утверждали, что христианство сделает рабов более послушными и облегчит контроль над ними. По сути, эти споры шли о том, увеличивает или уменьшает христианство, дающее рабам духовное существование, возможности контроля над ними. Идея наделения чего-либо духовными чертами чужда японцам, поскольку с их точки зрения дух есть у всего, и его нельзя разрешить или запретить.

Боязнь быть низвергнутыми угнетаемым классом, или превратиться в угнетаемого, тяжким грузом давила на умы власть имущих с самого начала массового рабства и работорговли. Мне интересно, уникален ли этот страх для христиан и иудеев, и может ли он подпитывать страх жителей Запада перед роботами. В Японии существовало то, что можно назвать рабством, но оно никогда не принимало промышленных масштабов. [Тут автор лукавит – строгая иерархия позволяла хозяину спокойно забрать даже жизнь подчинённого; см. роман «Сёгун» / прим. перев.].

Множество влиятельных людей (иначе говоря, преимущественно белые мужчины) Запада во всеуслышание говорят о своих страхах перед тем, как роботы потенциально могут получить власть над людьми, укрепляя эту идею в умах общественности. Однако те же самые люди торопятся построить достаточно мощных для такой задачи роботов – конечно, страхуясь при помощи исследований на тему того, как сохранить контроль над изобретаемыми ими машинами, хотя в этот раз сюда (пока) не входит христианизация роботов.

Дуглас Рашкофф, чья книга «Команда человечества» выходит в следующем году, недавно писал о встрече, на которой один из участников выражал опасения перед тем, как богачи могли бы контролировать сотрудников службы безопасности, охраняющих их в бронированных бункерах после армагеддона — денежного, климатического или общественного. Финансовые титаны на этой встрече провели мозговой штурм таких идей, как ошейники, контроль доступа к запасам еды, и замена людей роботами. Дуглас предложил просто начать лучше относиться к своим работникам службы безопасности, ещё до наступления революции, но они решили, что для этого уже слишком поздно.

Мои друзья выразили своё беспокойство тем, как я провожу связь между рабами и роботами, считая, что я каким-то образом провожу дегуманизацию рабов или их потомков, обостряя тем самым уже существующую напряжённость в войне слов и символов. И хотя борьба с дегуманизацией меньшинств и неимущих – дело важное, и я часто трачу на него много своих сил, именно концентрация на правах человека, а не на правах окружающей среды, животных и даже таких вещей, как роботы, привела нас к этому бардаку с окружающей средой. В долгосрочной перспективе, возможно, дело не в гуманизации или дегуманизации, а в проблеме создания привилегированного класса – людей – который мы используем, чтобы произвольно оправдывать, игнорировать, угнетать и эксплуатировать.

Технология дошла до той точки, когда нам нужно начинать думать о том, каких прав заслуживают роботы, и заслуживают ли, и как установить и осуществлять эти права. Просто представлять себе, что наше взаимоотношение с роботами будет напоминать отношения персонажей-людей в Звёздных войнах с роботами C-3PO, R2-D2 и BB-8, было бы наивно.

Как отмечает в своей работе по расширению законных прав на роботов Кейт Дарлинг, исследователь из MIT Media Lab, есть довольно много свидетельств того, что люди симпатизируют и эмоционально реагируют на социальных роботов – даже неразумных. Не думаю, что это просто курьёз; я считаю, что мы должны отнестись к этому очень серьёзно. Когда кто-то пинает робота или жестоко с ним обращается, мы ощущаем сильную негативную эмоциональную реакцию – среди множества удивительных примеров, приводимых Дарлинг в её статье, есть история американского военного, отменившего эксперимент с роботом, передвигавшимся на ногах, который должен был взрывать мины, очищая таким образом минные поля – потому что счёл эксперимент негуманным. Это пример антропоморфизации, и мы должны задуматься, как жестокое обращение с роботом воздействует на мучающего его человека.

Я считаю, что просто заменив угнетаемых людей угнетаемыми машинами, мы не исправим фундаментально порочный порядок, развивавшийся столетиями. Как синтоист, я, очевидно, предубеждён, но я считаю, что изучение «примитивных» верований может быть неплохой отправной точкой. Также может помочь восприятие развития и разработки машинного интеллекта как «расширения» интеллекта, а не как искусственного интеллекта, угрожающего человечеству.

Нам в процессе придумывания правила и права для роботов, вероятно, потребуется выстроить линию поведения ещё до того, как мы узнаем, какое влияние они окажут на общество. Золотое правило предписывает нам обращаться с другими так, как мы хотели бы, чтобы они обращались с нами, поэтому жестокое обращение и дегуманизация роботов готовит детей и общество к продолжению усиления классового расслоения общества, существующего с начала цивилизации.

Легко видеть, как пастухи и фермеры давних времён могли считать человека чем-то особенным, но я думаю, ИИ и роботы могут помочь нам прийти к мысли, что, возможно, люди – это всего лишь один из примеров сознания, и что «человечество» несколько переоценено. Вместо того, чтобы зацикливаться в человекоцентризме, нам необходимо выработать уважение, эмоциональный и духовный диалог со всеми вещами.