Советник президента РАН, академик Михаил Угрюмов считает, что в России нет системного подхода в воссоздании прикладных институтов, без чего невозможно связать фундаментальную науку с производством.

По мнению известного ученого, трудно ожидать конкурентоспособности от российской науки, когда по уровню финансирования она отстает от Запада в 10 раз.

Deutsche Welle: Михаил Вениаминович, сегодня власти рапортуют о том, что в науку наконец пошли деньги, что закупается новейшее оборудование, строится российская «силиконовая долина» в Сколково. Действительно ли можно говорить, что государство сегодня вкладывает в науку большие деньги?

Михаил Угрюмов: На самом деле это деньги небольшие. Важно понимать: чтобы что-то заработало, например, чтобы Российская академия наук функционировала на полную мощность (а сегодня академия, несмотря на то, что у нее есть интеллектуальный потенциал, кадровые ресурсы и материально-техническая база, на полную мощность не работает), должны быть выполнены условия необходимые и достаточные, как говорят математики. Важнейшим необходимым условием является адекватное финансирование.

При этом у многих такое ощущение, что чем больше дадут денег, тем лучше. Я подчеркиваю, что на самом деле это не так. Есть определенный уровень финансирования, который определяет конкурентоспособность любой системы и страны в целом. Если мы сравним уровень инвестиций в науку у нас со странами Евросоюза, то в этом списке из 27 стран мы находимся где-то на 21-м месте.

После нас идет пять, максимум шесть стран, таких как Румыния, Венгрия, Польша и так далее. Наши инвестиции в целом в несколько раз ниже, чем в развитых европейских странах. А теперь абсолютно наивный вопрос: можно ли себе представить, что у нас инвестиции будут как в Румынии, а конечный продукт – как в Германии? Понятно, что нельзя.

Какой разрыв между финансированием науки в России и той же самой Германии?

Я специально просчитал, какое финансирование приходится на исследователя в Академии наук России и в аналогичных организациях в Западной Европе, к которым относятся Центр национальных научных исследований во Франции и институт имени Макса Планка в Германии. Оказалось, что на исследователя в академии приходится в 8–9 раз меньше денег и точно в такое же количество раз меньше его продуктивность.

О чем это говорит? Только о том, что единица продукта на открытом рынке стоит примерно одинаковую сумму, независимо от того, где он произведен – в Германии или в России. Ведь основные затраты – примерно 80 процентов – идут на приобретение оборудования и материалов, которые производятся фирмами-монополистами и стоят в России даже дороже, чем за рубежом.

Поэтому конкурентоспособность Академии наук России в первую очередь зависит от политического решения об уровне финансирования. Если завтра правительство увеличит финансирование в десять раз, мы сможем конкурировать с Германией или Францией. Чтобы стать конкурентами США, надо вложить еще больше денег.

Чего еще не хватает, чтобы российская наука стала конкурентоспособной, а главное, чтобы появился конечный продукт – высокотехнологичное производство?

В России отсутствует общая концепция развития научно-технологического производственного комплекса, представляющего собой «конвейер»: получение фундаментальных знаний, разработка на их основе новых технологий и использование этих технологий в производстве для получения конкурентоспособного продукта. От всего этого процесса после перестройки сохранилось только первое звено – получение фундаментальных знаний на базе Российской академии наук, в то время как два последующих звена – прикладные институты и производство – были разрушены.

Сегодня предпринимаются малообоснованные попытки заполнить этот вакуум проектами наподобие Сколково, вчера – за счет усиления Курчатовского центра, завтра – будет что-то еще. Есть некая хаотичная картина, и нет единого государственного экономически обоснованного подхода к развитию научно-технической сферы в России.

Если говорить о конечном продукте, то нет и системного подхода к воссозданию прикладных институтов. А без них невозможно связать фундаментальную науку с производством.

Те попытки, которые сейчас делаются, сопровождаются затратами немалых денег, но непонятно, достаточны ли они, чтобы получить результат. Ведь соответствующие бизнес-планы, если и существуют, остаются недоступными для обсуждения даже в среде профессионалов. Получается абсолютно безответственная структура: нет четко сформулированных целей и задач, как правило, нет человека, который несет профессиональную и материальную ответственность за реализацию проекта.

Кто должен создавать систему прикладных институтов и производства? На Западе, если брать ту же Силиконовую долину, это был частный капитал и средний бизнес, работавшие бок о бок с фундаментальной наукой. В России этого практически нет…

Мы не должны механически перенимать опыт какой-то конкретной, даже самой благополучной, страны. Необходимо учитывать этот опыт, но и учитывать исторический опыт развития нашей страны. Не нужно забывать о том, что еще 25 лет назад Советский Союз – нравится это или нет – был индустриальной сверхдержавой и это было возможно только при условии создания оптимальной системы научно-технологического производственного комплекса. Кроме того, эта индустриальная сверхдержава была создана в беспрецедентно короткие сроки и в максимально неблагоприятный период – война и разруха, причем буквально за несколько десятков лет, чего не происходило ни в одной из стран мира.

Откуда все взялось в Советском Союзе? Дело в том, что в период прединдустриализации и индустриализации – в 1920–30-х годах – была создана Академия наук как элитная научная организация, объединившая разрозненные институты. В период индустриализации перед академией были поставлены две задачи: первая – получение фундаментальных знаний, вторая – разработка новых технологий. И именно вторая задача позволила академии создать в своих недрах сначала конструкторские бюро и опытные производства, которые со временем превратились в прикладные институты и были переданы в ведомства и министерства. Такой путь уже показал свою эффективность. Прикладные институты могла бы воссоздать та же Академия наук при соответствующей поддержке государства, а производство – это уже забота самого государства и бизнеса.

Но сегодня роль государства вроде и так весьма значительна. Почти во всех сферах экономики были созданы госхолдинги и корпорации. Почему нет результатов?

Действительно, корпорации и холдинги, по идее, должны восполнять недостающие звенья в научно-технологческо-производственном комплексе – прикладные институты и производство. Но что получается? Когда создавалась большая госкорпорация «Нанотехнологии», не были четко сформулированы цели и задачи, не было человека, который несет ответственность за идеологию этого предприятия, не было и того, кто несет ответственность за использование материальных ресурсов и вообще за то, что там происходит.

Единственное, что было четко оговорено, – то, что все создается на федеральные деньги, а дальше приватизируется. В итоге возник «Бермудский треугольник», куда засасываются федеральные деньги без понимания того, какой продукт можно ожидать на выходе из этого черного ящика. Теперь получается, что мы не можем ничего потребовать от этой госкорпорации.

То есть миллиарды долларов, которые вложены в «Роснано», – это деньги на ветер?

Мы должны оперировать конкретными категориями, а следовательно, результатом работы «Роснано» должен быть конкретный конкурентоспособный продукт. Вы этот продукт видите? Я не вижу, что вызывает у меня детские ассоциации с бессмертной сказкой Андерсена о голом короле.

Беседовал Морозов Сергей, Москва

Deutsche Welle