Богатые страны много тратят на исследования и разработки (R&D) и в итоге лидируют по числу патентов и отчислений за их использование за границей, но эти ли траты сами по себе делают экономики этих стран крупнее и богаче?

После провозглашения президентом Медведевым курса на построение в России инновационной экономики экспертная дискуссия на тему разворачивалась по нескольким довольно предсказуемым направлениям. Скептики чаще всего указывали на недостаток экономической свободы, работающей демократии и верховенства права. Энтузиасты описывали истории успеха по построению силиконовых долин в еще менее готовых к этому странах. Что практически полностью исчезло из повестки обсуждения — это вопрос, нужна ли, собственно говоря, России инновационная экономика и способна ли инновационная специализация обеспечить стране конкурентную стратегию в контексте развития мирового хозяйства?

Вопрос, казалось бы, действительно праздный. Наиболее индустриально развитые страны мира — безусловные лидеры в технологических инновациях. Чем Россия хуже? Или мы не хотим в лидеры? Не хотим жить так же хорошо, как они? Аргумент, безусловно, впечатляющий, но, по сути, подменяющий причинно-следственные связи. Да, богатые страны много тратят на исследования и разработки (R&D) и в итоге лидируют по числу патентов и отчислений за их использование за границей, но эти ли траты сами по себе делают экономики этих стран крупнее и богаче? В первом классе межконтинентальных авиарейсов летают состоятельные и успешные люди, но делает ли их таковыми факт регулярной покупки дорогих авиабилетов?

Анатомия инновации

Не претендуя на полноценный теоретический анализ, попробуем все же вспомнить, в чем, пусть упрощенно, состоит экономика инноваций. Субъект инновации — допустим, фирма, работающая в сфере фармацевтики или высоких технологий, — инвестирует часть капитала в НИОКР, получая взамен «объект интеллектуальной собственности» (ОИС) — разработку, которая либо увеличивает ценность предложения для потребителей и тем самым ведет к росту выручки фирмы, либо позволяет фирме сократить собственные издержки. Таким образом, создается стоимость (value), которая может оставаться у фирмы в виде прибыли, а может (в ситуации жесткой конкуренции и недостаточности барьеров распространения разработки), когда покупатели в итоге получают лучшее качество за ту же или даже меньшую цену, переходить к конкурентам и потребителям.

Экономическая привлекательность инноваций для субъекта инновационной деятельности зависит, таким образом, от эффективности барьеров на пути распространения разработок (патенты, ноу-хау, капиталоемкость копирования конкурентами) и частоты смены поколений технологических стандартов: чем больше объем прибыли инноватора в результате полученных конкурентных преимуществ и чем дольше фирма способна ее получать, тем привлекательнее доход на капитал, инвестированный в инновации.

Интересы экономического роста, напротив, требуют высоких темпов распространения технологий по всей отрасли, а не только в рамках бизнеса фирмы-инноватора. Именно так, когда разработку используют все, растет общая производительность труда и, как следствие, ВВП. А для этого необходимо барьеры распространения снижать через, например, сокращение срока действия патентов, а также через расширение «потенциала освоения» новых технологий (absorptive capacity) на уровне секторов и территорий. Последнее зависит в том числе от развитости технологической инфраструктуры (сложно, например, говорить о внедрении передовых технологий интернет-телефонии в условиях ограниченного проникновения широкополосного интернета) и степени развития человеческого капитала: образовательных и культурных факторов. Более того, если в стране, которая импортирует технологии, барьеры распространения разработок ниже, а потенциал освоения выше, то, пересекая границу, инновация в большей степени служит росту страны-импортера, даже если отчисления в виде роялти и лицензий платятся авторам согласно правилам ВТО/TRIPS.

Так, по данным Всемирного банка, в странах с инновационной специализацией (странах — экспортерах технологий, где на НИОКР в совокупности тратится не менее 2,5% ВВП и на которые в совокупности приходится львиная доля держателей действующих в мире патентов) — США, Японии, Израиле, Финляндии, Швеции — рост производительности труда (измеряемый упрощенно как ВВП на единицу работающего населения по паритету покупательной способности) за последние 15 лет составил от 1,3% (Япония) до 2,01% (Швеция) в среднегодовом кумулятивном исчислении. В то же время в странах — импортерах технологий с догоняющей моделью роста — таких, например, как Китай или Вьетнам, этот показатель рос в среднем на 8,17 и 4,94% в год соответственно. Даже с поправкой на фактор урбанизации, обеспечивающий значительный рост производительности труда в развивающихся странах, и на так называемый эффект базы такой разрыв не может не наводить на размышления.

Неприбыльные революции

Идея инновационной специализации экономики предполагает, что финансовая привлекательность инноваций должна быть достаточной для оправдания рыночных и страновых рисков. Иными словами, прибыли в инновационной экономике должны не только покрывать затраты на R&D, но и обеспечивать доход на капитал по меньшей мере не ниже доходности биржевого индекса страны и уж во всяком случае выше доходности ее суверенного долга и инфляции.

Уильям Нордхаус, профессор экономики из Йельского университета, в 2004 г. вызвал бурную дискуссию, когда опубликовал расчеты прибылей и доходности инвестиций в инновационную деятельность в Соединенных Штатах, безусловном лидере глобальной инновационной экономики. Оказалось, что доходность на вложенный в инновации капитал для американских компаний составила в среднем за период с 1948 по 2001 г. лишь 0,19% годовых, т. е. меньше темпов инфляции и, например, средней доходности по казначейским облигациям США.

По оценкам Нордхауса, даже в США, где права интеллектуальной собственности защищены наиболее эффективно, фирмам-инноваторам удалось удержать в качестве своей прибыли всего лишь 2,2% от общей созданной прибавочной стоимости. Более того, чем революционнее изобретение с инженерной точки зрения, тем меньше достается инноватору и больше — потребителям, а затем и конкурентам.

Еще одним фактором является ускорение амортизации — устаревания и распространения замещающих технологий: менее функциональные, но более доступные персональные компьютеры уничтожили более продвинутые, но дорогие центральные ЭВМ, распространение sms убило пейджеры, камеры на мобильных телефонах вытесняют с рынка фотоаппараты-мыльницы. Во времена зарождения Кремниевой долины в Калифорнии в первой половине XX в. цикл смены технологических поколений составлял около 15–20 лет. Сейчас, даже когда фирмам удается максимальное присвоение прибавочной стоимости, технология зачастую теряет актуальность уже через 3–4 года, успев в лучшем случае лишь окупить расходы на разработку.

97,8% прибавочной стоимости, созданной в результате наукоемких разработок в США, переходило к потребителям и конкурентам, в том числе и за границей, способствуя росту, например, Китая и других развивающихся рынков. И это некоторые наблюдатели называют в качестве одной из фундаментальных причин долгосрочного дефицита торгового баланса США.

Силиконовый Голливуд

Все это по меньшей мере противоречит известным картинкам из Кремниевой долины — прототипа различных городов будущего. А как же Марк Цукерберг с Facebook, Билл Гейтс с Microsoft, Сергей Брин с Google? На самом деле факт недавнего обращения Голливуда к истории создания самой популярной «Социальной сети» (фильм Дэвида Финчера о Марке Цукерберге) не случаен. Голливуд и Кремниевая долина в принципе явления одного ряда. В центре и того и другого — миф успеха, пути к победе через мясорубку беспрецедентной конкуренции. Шансы на успех у энтузиастов, создающих новые IT-стартапы у себя в гараже, такие же, как у девочки-актрисы, приехавшей из Огайо покорять Голливуд. И там и там страсть и масштаб открытий дороже денег, и это является двигателем системы.

И там и там действует закон Парето: на 80–90% провалов приходится 10–20% побед, и победитель получает все. Среднестатистический голливудский фильм приносит 0% дохода, если не приносит убытки. Но 10% блокбастеров позволяют получать сверхприбыли, покрывающие убытки от 90% провалов. В такой среде главными факторами успеха становятся размер фирмы и так называемая «архитектура» — термин, который предложил в своей нашумевшей книге «Блеск и нищета информационных технологий: почему IТ не являются конкурентным преимуществом» (IT doesn't matter) Николас Карр.

Голливуд и Кремниевая долина — явления одного ряда. В центре и того и другого — миф о пути к победе через мясорубку изнурительной конкуренции. Одним из важнейших факторов успеха при этом становится размер фирмы. Наглядно это можно проследить на опыте той же киноиндустрии или фармацевтики. И там и там вероятность успеха каждого отдельного проекта мала, в то время как разработка требует значительных средств. Таким образом, те фирмы, объем которых позволяет диверсифицировать проектные риски, финансируя одновременно, скажем, 30–50 разработок, становятся лидерами рынка: три-четыре «звездных» проекта обеспечат сверхдоходность, превосходящую убыточность остальных. Маленькие фирмы, финансирующие одновременно максимум две-три разработки, в лучшем случае поглощаются большими, в худшем — разоряются.

Николас Карр в книге «Блеск и нищета информационных технологий» утверждал, что рынок информационных технологий постепенно «коммодитизируется»: объем выручки растет, цены падают, предложения из штучного и уникального товара превращаются в стандартизированный, условно говоря «весовой». Успешен лишь тот бизнес, который сумел поставить под контроль «архитектуру» — ключевые опорные элементы цепочки образования стоимости (value chain), от идеи и сырья до потребителя, — и обладает достаточным весом на рынке, чтобы задавать стандарты. Так, та же самая Microsoft не пишет сама все приложения для Windows, но каждая существенная модификация программной оболочки приводит к необходимости обновления приложений, поскольку Windows — ключевой элемент архитектуры. В качестве других примеров можно назвать Intel, задающую стандарты работы процессоров, или Apple, взорвавшую музыкальную индустрию iPod-стандартом.

Дотком по-русски

Из пяти определенных приоритетных направлений модернизации России (энергетика, ИТ, телекоммуникации, биомедицинские и ядерные технологии) у российских компаний по размеру и уровню развития есть шанс закрепления в критических «архитектурных» сегментах на глобальном рынке, пожалуй, лишь в секторе ядерной энергетики, и то с оговорками. По остальным направлениям — даже если России удастся утроить инновационные инвестиции — их доля в глобальном объеме составит не более 5%, что едва ли будет достаточно даже для задания региональных стандартов, не говоря уже о глобальных.

Единственным решением проблемы внедрения таких инноваций останется система принудительного внедрения (административного маркетинга) по обсуждаемой сейчас схеме для спутниковой навигации «Глонасс»: запретить импорт оборудования, не обеспечивающего работу с системой, и в приказном порядке подписать на нее весь парк общественного транспорта в стране. В той же логике идея национальной операционной системы и интернет-поисковика. Но административный маркетинг печально известен своей порочностью: он способствует росту коррупции и снижению качества предлагаемых таким образом продуктов и услуг, что тормозит рост и ведет к стагнации, застою. Те, кто жил во времена позднего СССР, помнят.

Попытка превратить Россию в экспортера технологий — а именно это означает инновационная специализация страны — попросту противоречит экономическому смыслу. Едва ли российские компании смогут оставлять из созданной прибавочной стоимости в качестве прибыли больше, чем американские, с учетом изначальной микроскопической доли на глобальном рынке. Более того, недостаточность потенциала освоения технологий внутри страны приведет фактически к бесплатному экспорту прибавочной стоимости отечественных разработок в регионы с большими возможностями внедрения, а их вклад в рост производительности труда в самой России будет ничтожным. Размер же российских высокотехнологичных компаний едва ли в ближайшей перспективе сможет обеспечить достаточную диверсификацию проектных рисков для обеспечения инвестиционной привлекательности, а это значит, что государству придется еще долгое время дотировать инновационные капзатраты.

Потуги беспрецедентными льготами завлечь высокотехнологичные компании в «Сколково», директивы госкорпорациям по поводу увеличения доли НИОКР в их бюджетах и прокурорские проверки неудачных венчурных проектов, о которых недавно рассказал глава «Роснано» Анатолий Чубайс, не создают пресловутой прибавочной стоимости. И при всей абсурдности подхода прокуратуры определенная логика в нем есть. В конце концов, в инвестиционных конкурсах на государственное финансирование зачастую участвуют проекты, по уровню абсурдности и нереализуемости сравнимые лишь с некоторыми проспектами IPO эпохи доткомов более 10 лет тому назад. С той только разницей, что недальновидные инвесторы расставались со своими деньгами, а в России чиновники расстаются с деньгами налогоплательщиков.

Конкурентная стратегия

На этом фоне практически незамеченной осталась новость, что Китай начиная с 2011 г. должен выйти на первое место по заявкам на получение международных патентов, опередив не только Японию, но и США. Безусловно, заявки — это еще не сами патенты: по числу действующих патентов Китаю с его 134 000 еще далеко и до Японии почти с 2 млн, не говоря уже о США с 14 млн патентов. Более того, по данным Всемирного банка, из $184 млрд мирового оборота отчислений за использование прав интеллектуальной собственности в 2008 г. на долю США приходилось $91,6 млрд (половина), а Японии — $25,7 млрд. У Китая несравнимо меньше: всего $570,5 млн — 0,3% мирового рынка. Но важно другое: тренд роста этого показателя у Китая — экспоненциальный: в 2007 г. он обогнал Россию и вышел на первое место среди стран БРИК, оставив далеко позади Индию, где технополисы принесли стране лишь $147 млн (падение с $206 млн в 2005 г.). Если этот тренд сохранится, Китай действительно сможет обойти Японию уже до 2020 г.

Китай, завоевывая себе нишу в мировой экономике, обошелся в свое время без инноградов, сделав ставку на расширение потенциала освоения. Пекин стимулировал спрос на инновационные технологии через развитие инфраструктуры и включение своих береговых территорий с их дешевой рабочей силой в глобальные технологические цепочки. Иностранные инвесторы приносили с собой технологии, обучали персонал и тем самым стимулировали рост производительности труда. Но сейчас, оставаясь по-прежнему нетто-импортером — легальным и нелегальным — объектов интеллектуальной собственности и удовлетворяя прежде всего внутренний спрос на разработки, Китай постепенно превращается в мировой центр инноваций.

Россия в этой ситуации вместо тупиковой стратегии госзаказа как механизма создания искусственного спроса на НИОКР могла бы пойти по китайскому пути — с поправкой, правда, на размер экономики и проблемы страны так называемой средней группы доходов. Наступать по всем фронтам у России не хватит ресурсов — остается определить три-четыре несырьевые зоны роста, где российские компании и территории имеют реалистичный потенциал доминирования в соответствующих секторах мировой экономики. Где ключевые «архитектурные» звенья в цепочках поставок могут в перспективе контролироваться российскими компаниями и реализовываться на российской территории. Определить и сконцентрироваться на создании инфраструктуры, развитии человеческого капитала и внутреннем потенциале освоения именно в этих секторах. Сами же технологии можно импортировать, а не делать их внутреннюю разработку самоцелью. В конце концов, в ситуации растущей конкуренции и глобального избытка мощностей в сфере высоких технологий основной источник образования прибавочной стоимости смещается с самих инженерных решений на их внедрение, маркетинг и каналы распространения.

Так или иначе специализация страны, а точнее, ее регионов и городов в мировом хозяйстве станет суровой реальностью для российской элиты сразу после вступления в ВТО, когда привычная логика импортозамещения (в том числе и в сфере инноваций) перестанет работать. Пока конкурентной стратегией в условиях глобальной экономики не занимается ни политический класс, ни крупный бизнес, увлеченный ставками на исход интриги 2012 г., а скудные средства международной пропаганды обслуживают лишь невнятную цель улучшения имиджа за границей, специализация России складывается естественным путем, и, увы, та, которая не имеет перспективы. Другое место страны в мировой системе разделения труда — это результат осмысленной стратегии точечной модернизации, включающей международный ребрендинг нации и регионов, без отвлечения ресурсов на силиконовые тупики.

Автор: Вадим Малкин
Управляющий партнер Transitional Markets Consultancy LLP