Российские врачи два месяца назад провели вторую удачную операцию по пересадке легкого в нашей стране, а в мире таких операций было проведено уже более 1,5 тысячи. Почему Россия так отстает в этой области, а также о тонкостях трансплантации легкого и других подобных операций, критериях отбора врачей для проведения и о судьбах пациентов с пересаженными органами корреспонденту РИА Новости Татьяне Степановой рассказал главный терапевт Минздравсоцразвития России, директор НИИ пульмонологии ФМБА России, профессор Александр Чучалин.

— Александр Григорьевич, какова история трансплантации легкого в нашей стране?

— История трансплантации чисто русская. Это заслуга известного нашего ученого Демихова Владимира Петровича. В 1951 году на базе института Склифосовского в подвале он впервые в мире сделал комплексную пересадку легкого и сердца. Он сделал это на животных, не на людях. А мир присматривался к тому, что делал наш экспериментатор.

Я был студентом, когда весь мир облетела новость, что в 1967 году южноафриканский хирург Кристиан Бернард сделал первую пересадку сердца человеку. А он два месяца учился у Демихова, изучал тонкости.

Я должен сказать, что после этого очень быстро стали развиваться технологии пересадки почек, сердца, печени, но очень сдержанно развивалась пересадка легкого. Причина тут одна: человек, которому пересаживают легкие, он очень уязвим по синдрому отторжения, потому что легкие являются мощнейшим иммунологическим органом. А самое главное, и часто это становится определяющим, он очень чувствителен к инфекциям дыхательных путей. А в условиях иммуносупрессивной терапии, шанс подцепить инфекцию очень большой. И врачам предстояло научиться очень многому, чтобы увидеть у человека: где вирусная инфекция, где бактериальная, где присоединилась грибковая инфекция, а где, может быть, активизировался туберкулез.

Тем не менее, мир потихоньку подбирался и к этой проблеме, американцы, французы они в этом преуспели, около 1,5 тысячи операций сделали.

— Кто в мире является лидером по числу трансплантаций легких?

— Я думаю, у американцев больше опыт. В год они делают 10—12 пересадок. Даже самые большие центры за последние 20 лет прооперировали не более 50–80 больных. Такие операции на поток не поставишь.

— Какова потребность нашей страны в подобных операциях и сколько пересадок легкого проведено в России за это время?

— Я сразу хочу сказать, что это очень затратная технология. В нашем сегодняшнем здравоохранении это предельно сложно: это и вакцина, это и общее клиническое обследование – все это примерно стоит столько же, сколько сама операция. Есть европейский стандарт, сколько стоит такой вид лечения: в пределах 70–90 тысяч евро. Эти деньги идут на подготовку к операции, на саму операцию и первые 7–10 дней после операции.

Для того чтобы сформировать лист ожидания в нашей стране, хорошо должен быть поставлен диагноз, а его могут поставить только в специальных центрах. Поэтому если говорить абстрактно, то этот лист ожидания реально может превысить 4 тысячи человек.

В России предпринималось много попыток пересадки легкого. Были три попытки конца 1980-х начала 1990-х в Санкт-Петербурге, они все кончались неуспешно.

Другие попытки были в Москве, и было сделано несколько таких попыток. Они все, к большому сожалению, тоже кончались неудачей. И были сделаны еще две попытки в Краснодаре, в краевой больнице, там хороший торакальный хирург, но там была совместная команда с французами. Однако пациента тоже выходить не удалось…

Поэтому реально у нас две успешные пересадки, в связи с тем, что нам с моими коллегами удалось сформировать очень хорошую команду врачей. В общей сложности для операции набирается около 40 врачей разных специальностей. Рентгенолог, например, должен хорошо понимать картинку, которую мы получаем. Критерии отбора врачей этой специальности очень высоки.

— Сколько врачей присутствует непосредственно в операционной?

— В операционной присутствуют два-три оперирующих хирурга, операционная сестра. В последнем нашем случае, в Институте Склифосовского, было три анастезиолога-реаниматолога, они понимали, что им предстоит обеспечить вентиляцию легких у крайне тяжелой больной. Они работали в режиме консилиума, включая меня, я присутствовал на этой операции, потому что знаю ход операции, знаю тонкости, которые могут быть не до конца известны. Всего около 8–9 человек было.

— Какова судьба первого пациента, прооперированного в Санкт-Петербурге?

— Наша первая больная – это Смирнова Наталья Борисовна, она сама врач, ей сейчас 53 года. Она сейчас не работает, занимается благотворительным делом, она помогает социально незащищенным больным, то есть стала заниматься богоугодным делом. Сейчас уже прошло пять лет с момента проведения операции, чувствует она себя хорошо. Многие люди не понимают, что такое счастье и что такое радость, а они (люди с пересаженными органами) ценят каждую минуту и совершенно по-другому воспринимают окружающий мир.

— Расскажите про вашу новую пациентку поподробнее: кто она, почему ей потребовалась пересадка легкого?

— Итак, это было два месяца назад. На операцию пошла молодая женщина, ей 34 года. Ее зовут Мороз Ольга Владимировна, она замужем, у нее двухгодовалый ребенок. Мороз болела очень тяжелой болезнью легких, когда человеку становится нечем дышать, шансов на лекарственные и иные методы лечения у нее не было.

— Сколько по времени длится операция по пересадке легкого?

— По-разному. В последний раз она шла дольше, чем предыдущая в Санкт-Петербурге. Борьба за часы имеет очень большое значение, потому что длительная операция – это и длительная травма.

Самые большие проблемы начинаются после операции в так называемый нулевой день, когда в организме человека другой орган. С помощью лекарств мы делаем так, чтобы организм не «бастовал» против другого органа, чтобы он его признал, что предельно сложно.

Если говорить о нашей больной, то у нее на четвертый-пятый день появились очень сложные реакции на лекарственные препараты, она теряла способность узнавать речь, у нее начались галлюцинации. Главное, что у нее на тот период плохо работало пересаженное легкое, поэтому нужно было принимать нестандартное решение. Нужно было поменять тактику иммуносупрессивной терапии, а это непростая вещь, это всегда чревато синдромом отторжения, гиперотторжением. Тем не менее, мне пришлось убедить всех, что на это надо идти.

Сейчас у нее уже все нормально, она гуляет, общается с мужем, с мамой. А если бы не было этой операции, то сегодня ее бы уже не было с нами.

— Александр Григорьевич, когда вы планируете проведение следующей операции по пересадке легкого?

— Я думаю в сентябре, в первой декаде.