Глава «Роснано» Анатолий Чубайс объяснил обозревателю “Ъ” Ирине Граник, что инвесторы готовы инвестировать в российскую модернизацию.

Фото: Дмитрий Лекай/Коммерсантъ

Как вы оцениваете итоги форума в Давосе для России?

— Впервые форум открывал президент России. Вдвойне значимо, что он все же приехал сюда, пусть на несколько часов, несмотря на трагические события в Домодедово. Тот факт, что выступление состоялось, был воспринят очень позитивно участниками форума. В нем есть идеи, которые дают российские варианты ответов на глобальные вызовы, на мой взгляд — вполне уместные и самоценные. Сегодня Россия сделала заявки, которые востребованы в мировой повестке дня — модернизация, международный финансовый центр в Москве. Пока это именно заявки, которые дальше должны быть подкреплены конкретными делами и конкретными результатами. Но в целом, есть ощущение, что зарубежные инвесторы гораздо больше верят в процесс модернизации в России, в процесс изменений, чем элита внутри страны, у которой больше скепсиса и апатии.

То есть инвесторы, по вашим ощущениям, готовы отвечать на сигналы, которые дал российский президент и вся российская делегация? Они готовы инвестировать в российскую модернизацию?

— Инвестор — это такое существо очень специальное. Оно в некотором смысле всегда хочет инвестировать, как любой организм хочет есть. Это нормально. Мало того, инвесторы, как хорошо известно, делятся на две группы. Одни, которые имеют плохую память, и другие, у которых ее нет вообще. В этом смысле ситуация в целом благоприятная, у нас масса возможностей послать им правильные сигналы. Честно говоря, у меня самого были опасения и сомнения, захотят ли они, инвесторы, услышать их от «Роснано». И я встречал десятки скептических комментариев с российской стороны: «Да зачем это вообще надо? Инвестировать в Россию, в высокотехнологичные отрасли? Да их нет в России. Зачем им к нам идти? Да у них все и так есть». В итоге мы все эти мизантропические интеллигентско-бизнесовые рассуждения выбросили в мусорное ведро. Вместо всей это болтовни стали заниматься реальной работой с реальными инвесторами. На сегодняшний день из 104 утвержденных «Роснано» проектов — 28 проектов с иностранным участием. Среди того, что уже утверждено, есть уникальные флагманские проекты. Например, имеющий в последнее время большой резонанс проект Plastic Logic. Мы будем строить в Зеленограде под Москвой крупнейшее предприятие, которое будет производить гибкие дисплеи для нового поколения «электронных книг». Пластиковая электроника — это новейшее направление хай-тека в мире, которое позволит создать новые группы продуктов. Или другое направление, связанное с лазерами, которое создано в Советском Союзе академиками Прохоровым и Басовым. Мы вернули его назад, но не в качестве исследования, а в качестве бизнеса. Во Фрязино будет открыто крупнейшее в России производство лазеров совместно с мировым лидером в этой сфере — компанией IPG Photonics Corp. Я могу продолжать примеры. И это доказывает то, о чем я сказал: у нас нет сомнений в желании инвесторов принимать наши сигналы.

Но ведь как правильно ни работай с инвесторами, есть системные проблемы, которые трудно быстро решить. Все, что называется плохим инвестиционным климатом,— начиная от коррупции, в том числе и в судебной системе, плохой защиты интеллектуальной собственности и вообще прав собственности. А к Давосу как раз напомнил о себе еще один фактор: угроза терроризма.

— Конечно же, есть вещи, которые фундаментально подрывают привлекательность России. Это не может не сказываться и на работе в инновационной сфере. Именно поэтому тему под названием «инвестклимат» или тему под названием «Москва — финансовый центр» я считаю стратегически важнейшими. Но есть два момента в инновационной сфере, которые, как это ни странно, снижают значимость рисков, в том числе коррупционных. Подчеркиваю, не снимают, а снижают значимость рисков. Первое. Можно, наверное, всерьез учитывать риск рейдерского захвата нефтяной скважины. Но рейдерский захват исследовательского центра, который разработал технологии производства новых пластиковых чипов, это не очень серьезная угроза. Ну вряд ли всерьез рейдеры будут управлять молекулярно-лучевой эпитаксией. То есть инновационные проекты чуть менее уязвимы к этим нашим классическим болезням.

Второе, мы в «Роснано» хорошо понимаем, что такое бизнес в России и как он устроен. Что такое власть в России, как она устроена. И в этом смысле мы открыто предлагаем своим партнерам прямую поддержку всех видов. Мы говорим своим проектным компаниям: при любых возникающих угрозах коррупции — при отведении земляных участков, согласовании вопросов по строительству инженерной инфраструктуры, в десятках других вопросов — коллеги, обращайтесь к нам немедленно, если кто сунется с не очень благородными целями. Это тоже фактор, который, в общем, немаловажен.

Но получается, что инвестор в России должен иметь дело только с госкорпорацией или имеющим государственную «крышу» крупным партнером. В противном случае инвестор, особенно некрупный, не защищен от российских, как вы сказали, классических болезней.

— Пока так и есть. Проблема коррупции в России, конечно, не решена, и я не знаю ни одной реальной краткосрочной технологии решения этой задачи.

Что привлекает инвесторов, которые, например, получили благодаря вам защиту от проблемы коррупции, в российские проекты? Более низкая стоимость реализации? Технологическая база? Но разве такой базы и проектов нет в Кремниевой долине или в Европе?

— На этот абсолютно правильный вопрос нет одного простого ответа. Есть несколько факторов, которые, сложившись вместе, в итоге привлекли наших партнеров к тому, что, именно в России под Москвой, например, строят завод по производству пластиковой электроники. Во-первых, это капитал. Это немаловажно. На самом деле доступ к инновационному капиталу в мире не такой простой. Если вы прочтете недавнюю статью в Wall Street Journal, в которой один из ключевых экспертов описывает эту историю, то там содержится парадоксальный для российского восприятия тезис о том, что система привлечения и поддержки инноваций в США гораздо хуже, чем в России и Китае. Это не мое мнение, это мнение американского автора, пусть может и несколько преувеличенное. Второе. Конечно, важна имеющаяся окружающая технологическая культура. Мы ведь не случайно собираемся строить завод в Зеленограде. Это известный российский центр электроники. И это зона свободного предпринимательства — зона технико-внедренческого типа. Туда мы будем подтягивать наши R&D, наши исследования. Это было очень значимым фактором для наших коллег из Plastic Logic, у которых штаб-квартира находится в Кремниевой долине, исследовательский центр — в Кембридже, первый завод — в Дрездене, а второй будет у нас.

Ну и последнее. У нас, конечно, есть свои слабые стороны, но есть и сильные. И у конкурентов есть слабые и сильные стороны. Тема под названием «защита интеллектуальной собственности» в Китае является уязвимой. Это будет сказываться на инновационных проектах в этой стране. Об этом мне говорили многие эксперты, в том числе коллеги из исследовательского центра Plastic Logic в Кембридже. Это тоже сыграло в нашу пользу при выборе места реализации проекта. Кстати, мы вели очень непростые, более года продолжавшиеся переговоры о размещении в России производства. Именно производства, а не дистрибуционного, маркетингового или рекламного центра. У нас была очень конкурентная ситуация. С нами в лоб конкурировал один очень крупный, не хочу называть фамилию, китайский руководитель. Который имел неограниченный объем финансовых ресурсов для того, чтобы привлечь в Китай эту самую технологию. В некотором смысле мы просто сумели объединить тот набор достоинств, которые у нас есть, и минимизировать, насколько возможно, объем недостатков.

Есть точка зрения, что страны с передовыми технологиями не стремятся приходить с ними или передавать их в другие страны. Вы не сталкиваетесь с этой проблемой?

— Все эти опасения резонны, они часто звучат. Но тот же Plastic Logic — это лучшее, что есть в мире в области некремниевой электроники. Я не думаю, что вы найдете хотя бы одного специалиста в мире, который скажет, что это второго уровня технология. Есть другая проблема: как любое прорывное хайтековское направление, это направление, конечно, связано с риском. Оно может произвести переворот в мировой электронике, а может не произвести. А может, через пять лет выяснится, что оно не настолько перспективно, как мы надеялись. Такое тоже возможно.

То есть здесь венчурные вложения? Какая схема финансирования?

— Здесь довольно уникальный случай. Здесь чистый венчур сочетается с private equity. В некотором смысле это стартап, а не просто венчур. Тот продукт, который мы собираемся изготавливать в России, не изготавливался и не продавался в мире. Этого коммерческого продукта не было. По классике — это стартап. С другой стороны, масштаб совокупных инвестиций — около $1 млрд. А это размерность не для чистого венчура. Вместе с нами выступают такие гранды венчурной индустрии, как Oak Investment Partners — один из ключевых венчурных фондов в Кремниевой долине. Такое соединение несоединимого — хороший признак. В таких точках всегда и возникает прорыв. Хотя еще раз подчеркну: никто не может быть гарантирован от неуспеха. Это инновационная сфера.

Говорят, у вас есть какие-то новейшие разработки для борьбы с терроризмом. Вы их не представляли в Давосе в доказательство того, что Россия может обеспечить безопасность?

— Нам действительно есть что предложить. У нас есть коммерческий продукт, хочу подчеркнуть, это не разработка, это не исследование, это не идея, это уже коммерческий продукт. Который мы готовы продавать. Называется ДВиН — детектор взрывчатых и наркотических веществ. Без всякого преувеличения — технологический уровень лучший в мире. Такого вида детекторы существуют, кроме России, еще всего в двух странах мира. Это результат нашей совместной работы со специалистами из ОИЯИ и «Росатома». В том числе с теми, кто занимался современными системами вооружений. Уникальность детектора состоит в том, что он работает со всем спектром наркотических веществ и со всем спектром взрывчатых веществ. Как правило, существующие системы детекторов имеют целевым своим продуктом лишь определенный набор взрывчатых веществ. В данном случае речь идет о детекции одним прибором практически полного спектра взрывчатых и наркотических веществ. Это готовое изделие, которое мы умеем производить, сертифицированное ФСБ. Мы сейчас завершаем переговоры с питерским метрополитеном. Надеемся, что скоро будет принято решение о закупке первой большой партии этих установок для станций метро в Питере. Одновременно мы готовимся к следующему тендеру в Московском метрополитене. Он больше раз в пять. Мы готовы к тому, чтобы выйти на серийное производство этого изделия. События показали, что и в аэропортах такой прибор будет востребован. Мы будем прорабатывать и специальную модификацию этого прибора для аэропортов, для таможенных терминалов, как только почувствуем, что нас там потенциально ждут, и мы можем туда попасть. И плюс этот детектор наверняка будет востребован не только в России, но и за рубежом.

Ваш визит в Давос оказался продуктивным? Вы договорились здесь о чем-то с инвесторами?

— Да, у меня прошло много переговоров. Прошли десятки встреч с нашими уже существующими или потенциальными партнерами. Состоялись очень содержательные переговоры с президентом Alcoa. После нашей совместной работы точно есть уже два живых проекта, очень значимых. А еще два на подходе. Надеюсь, в течение года они будут реализованы. Я встречался с президентом Siemens, с президентами венчурных компаний. То есть мы расширили список потенциальных партнеров, инвесторов, технологических инвесторов. Нас в меньшей степени интересуют банки и тем более коммерческие банки. У нас нет проблемы финансирования, у нас есть проблемы технологического партнерства и привлечения «умных» денег. Где, как не в Давосе, решать эту задачу.

Автор: Ирина Граник
Ъ-Online, 08.02.2011