Все мы хорошо знаем ситуацию, когда, подходя к подъезду дома, около которого уютно расположились старушки, рьяно грызущие семечки, невольно слышишь их бурные осуждения «кто, когда, к кому пришел, кто чего нарушил» (выражаясь словами песни В. Добрынина). Американские нейрофизиологи попробовали объяснить, почему человек может судить других людей, не имеющих к нему никакого отношения.

Одно из самых фундаментальных отличий человека от животных — это наша тяга к общественной справедливости: мы хотим наказать преступника, который лично нам ничего плохого не сделал. Способность человека выступать судьёй в чужом споре позволяет существовать большим общностям, где каждый сознаёт себя частью племени, народа, человечества. Это возможно благодаря передаваемым от индивида к индивиду представлениям о социальных нормах, причём эти нормы выглядят не просто как сухие законы и запреты: они опираются на эмоциональный отклик. Убийство вызывает внутри нас протест, и желание покарать убийцу не есть лишь стремление следовать положениям уголовного кодекса.

Рис. 1. Распределение судебных функций в мозгу (рисунок авторов исследования).

Всё это очевидно, пока не задумаешься о происхождении системы правосудия с точки зрения биологии. Ведь и судья, и присяжные, и те, кто занимается раскрытием преступлений, восстанавливают справедливость по отношению к потерпевшим, с которыми они не связаны никакими родственными узами. Грубо говоря, одна особь помогает другой, генетически ей неродственной. То есть работа системы правосудия направлена на поддержание стабильности и воспроизводства большой группы в целом, но без каких-либо очевидных выгод для самих судей в смысле продвижения своих генов в следующие поколения. И как тогда эволюция позволила возникнуть такому явлению?

Предлагались разные объяснения того, почему взаимопомощь у людей существует без генетического подкрепления. Например, всё могло начаться с того, что две особи постоянно вступали в контакт, оказывая друг другу какие-то услуги: «Если ты почешешь мою спину, я почешу твою». Тут взаимная выгода не опирается на общий генетический фундамент, но, как показали исследования, эта модель работает только в небольших сообществах. Другая модель предлагала в качестве движущей силы репутационные бонусы альтруистического поведения. Но прирост репутации от единичного альтруистического акта, как оказалось, слишком мал, чтобы можно было почувствовать необходимость такого поведения.

Нейрофизиологи из Университета Вандербильта и Гарвардского университета (оба — США) попробовали выяснить, какая нейронная схема у нас в мозгу лежит в основе «альтруистического правосудия». Использовав новейшие данные поведенческих, когнитивных и нейрофизиологических исследований, они пришли к следующим выводам.

Когда-то наказание и награда имели место только в двусторонних отношениях: две особи как-то взаимодействовали, и если кто-то не оправдывал ожиданий, то другой его наказывал. Именно такая схема работает по сей день у некоторых приматов и в небольших человеческих сообществах. Здесь в том, кто прав, а кто нет, разбираются сами участники конфликта, другие к ним не лезут.

Но потом, как пишут учёные в журнале Nature Neuroscience, из таких двусторонних отношений выросли новые, когда совершенно посторонних индивидов стало чрезвычайно интересовать, как обстоят дела у ссорящихся. По мнению авторов работы,

это произошло благодаря подключению новых зон мозга, которые вообще-то до этого занимались совершенно другими делами и в межличностные отношения не лезли. Суть системы правосудия состоит в том, что судья и присяжные оценивают тяжесть преступления и состояние подсудимого (смягчающие или отягчающие обстоятельства), затем соотносят это с кодифицированными нормами права и определяют меру наказания.

Учёные распределили всё это по пяти зонам мозга: две принадлежат фронтальной коре, отвечающей за высшие когнитивные функции, две относятся к задним отделам мозга, отвечающим за социальные реакции, и ещё одна — это амигдала, центр формирования эмоций.

Первоначально оценка действий преступника и его намерений оценивается в «социальной сети» мозга, включающей в себя медиальную префронтальную зону коры и височно-теменную спайку. Затем в дело вступают эмоции, хотя это и противоречит обычным декларациям о бесстрастном правосудии. Мотивация к наказанию приходит от амигдалы, которая реагирует на ущерб, причинённый преступником. Человек соотносит свои негативные эмоции по этому поводу с мотивами и личностью правонарушителя, а также с имеющимся набором «средств пресечения». Считается,

что тут роль информационного хаба играет медиальная префронтальная зона коры, которая собирает предварительные субъективные и объективные данные от амигдалы и других зон, сшивает их между собой и передаёт в дорсолатеральную префронтальную кору. Здесь происходит формирование окончательного решения, в принятии которого участвует ещё и межтеменная борозда: она активируется в момент выбора конкретного наказания.

Всё вместе можно сравнить с настоящей системой судопроизводства: тут тебе и следствие, и передача дела в суд, и эмоциональные присяжные, и судья в мантии и с молотком. Именно подключение эмоций позволило вынести нарушение социальной нормы на суд общественности, не обращая внимания на то, есть ли генетические связи между сторонами конфликта и судьями.

Такая сложная нейробюрократическая система позволила сформироваться большим сообществам.

Правда, авторы работы уточняют, что не меньшую роль в этом могла сыграть система положительного подкрепления, прямо противоположная карающей системе правосудия. Учёные полагают, что описанная схема, отвечающая за общественное осуждение, могла сработать в эволюции крупных сообществ. Но усвоение социальных норм, скорее всего, происходит с помощью нейронной сети, отвечающей за награду при правильном межличностном общении.

Расшифровка нейронной архитектуры этой второй сети позволит полностью понять, как так вышло, что человек может помогать не только «ближнему», но и «дальнему».