Как выглядят нанозакрома иранской экономики

Эта история началась с официального обеда знатных российских блогеров у иранского посла Резы Саджади. Обедали под рассказ об истории Ирана. Посол начал с мидийского периода, подробно описал Иран при Ахеменидах, Селевкидах, Аршакидах. Под Сасанидов принесли горячие закуски. Пока ели второе, слушали об Омеядах, Аббасидах и Тахеридах. Под десерт начались бесчинства американской марионетки шаха Пехлеви. Под кофе пошла исламская революция и апофеозом — расцвет Ирана при аятоллах.

— Мы хотим вас пригласить в Иран! — закончил посланник.

— Проблема у меня, — говорю. — Я много раз видел иранские достопримечательности. Хочу поснимать иранский хай-тек.

— О, это классно! — обрадовался посол. — У нас много хай-тека!

За две недели до намеченного срока поездки пришла программа: за пять дней предлагалось посетить восемь хай-тек-компаний. На пятый день бонус: «посещение исторического города Исфахан». Про космос — ни слова, про ядерные дела — ни слова.

В Тегеран прилетел ночью. До гостиницы добрался в полпятого утра. В девять за мной зашел переводчик Амир.

— Как поживаете, господин Максимишин? Живем, пока хлеб жуем! — сам себе ответил Амир и весело рассмеялся.

Первый день

Иранское Сколково называется «Пардис». На фарси, равно как и на множестве других языков (потому и выбрано), это слово означает «рай». Решение о строительстве технопарка было принято в 2001 году, и сейчас в 25 километрах от Тегерана посреди пустыни, на склонах пологого холма вырос город, в котором уже живут 50 тысяч человек, а собираются жить 200 тысяч. Целый набор всяческиx льгот: освобождение от налогов на 15 лет, облегченный таможенный режим, дешевая земля, отсутствие ограничений на ввоз и вывоз валюты, возможность увольнять и нанимать сотрудников без оглядки на трудовое законодательство, плюс льготное кредитование, плюс выстроенная за государственный счет «родовспомогательная» инфраструктура. Все это привело к тому, что широким косяком потянулись в «Пардис» иранские большие и маленькие хай-тек и не очень компании. 200 компаний в складчину или самостоятельно уже строят здесь свои здания, 70 фирм уже работают. В том, что это правда, я могу убедиться. Мы стоим на крыше увенчанного десятками огромных тарелок-антенн здания компании Pars Online. Под нами как на ладони и производственные здания, и жилой городок — хорошо видно, что много сделано и много делается.

Pars Online — телекоммуникационная компания, первый и самый крупный частный провайдер Ирана. В центре «Пардис» компания, головной офис которой находится в Тегеране, построила суперсовременный центр обработки данных, один из крупнейших на Ближнем Востоке. Директор фирмы с гордостью показывает мне call-центр компании. Фотографирую барышень, вежливо отвечающих на вопросы иранских интернет-юзеров. Несколько раз замечаю, как начальник хмурит бровь, по этому знаку девчонки начинают суетливо втискивать роскошные мелированные челки под платочки.

Хамед Кахели, директор по поставкам компании Kavandish System, говорит, что определяющим преимуществом пребывания компании в технопарке являются не налоговые и прочие льготы, а атмосфера единомыслия. «Здесь я нахожусь среди своих — в столовой, по пути на работу и с работы, у дома я встречаюсь с людьми, разделяющими те же ценности, что и я». Компания выпускает бескровные плазменные ножи для хирургических операций, конвертеры переменного тока в постоянный, приборы для мониторинга телевизионного сигнала, чипы для библиотек и книжных магазинов. Из 48 сотрудников один имеет докторскую степень, девять — магистры, восемнадцать — аспиранты. Зарплата инженера — от трех с половиной до семи тысяч долларов в месяц.

Доктор Аббас Шахмор из Ara Research Co учился в Лондоне, и его безупречный английский заставляет меня краснеть за мой колхозный выговор. Доктор Шахмор — преподаватель знаменитого Технологического университета Шариф (менеджеры технопарка особенно гордятся тем, что более половины компаний, у них квартирующих, управляются университетскими профессорами). Основной доход фирма Ara Research Co получает, производя системы безопасности для магазинов — всем знакомые звенящие в случае чего турникеты. Это синица в руке. А журавль — это сканирующий наномикроскоп. Микроскоп уже практически готов к серийной сборке, создан, со слов доктора Шахмора, работающий опытный образец. Уже определена цена прибора — 95 тысяч долларов. Американский аналог стоит 300 тысяч долларов, русский — 150 тысяч. Доктор Шахмор только недавно въехал в здание, будущие лаборатории еще не обросли мебелью, но паяльники дымятся и пахнет канифолью. За чаем обсуждаем проблему утечки мозгов. Доктор Шахмор говорит, что проблема эта в Иране стоит очень остро, причем виной тому, помимо политических и экономических причин, еще и высочайшее качество инженерного образования: за каждым выпускником университета Шариф идет настоящая охота. Еще профессор утверждает, что нет более действенного оружия против утечки мозгов, чем создание технопарков, подобных «Пардис».

Компания Resitan занимается производством синтетических смол. Производство находится в Тегеране, а исследовательскую лабораторию фирма решила построить в технопарке. Похоже, перед моим приходом была сделана генеральная уборка: колбочки и пробирочки стоят идеальными рядами и шеренгами, стекла витрин сияют, полы надраены — полное ощущение музея. Начальник лаборатории, молодой человек лет тридцати, рассказывает мне о деятельности фирмы и ее достижениях на рынке полимерных смол. Я говорю, что мне, конечно, это интересно, но я вообще-то больше фотограф, чем писатель, и мне бы посмотреть на какую-нибудь работу. После блиц-совещания начальник расставляет людей в неправдоподобно белых халатах вокруг лабораторного стола и велит им что-то делать. Сотрудники что-то делают. Я спрашиваю, что именно — как мне подписывать фотографии. Начальник говорит, что правильная подпись должна быть такой: «Сотрудники лаборатории испытывают образцы на жесткость и вязкость». Так и записываю. Амир нашептывает мне на ухо: пора, мол, закругляться, скоро намаз, людям молиться нужно, гость недолго гостит, да много видит!

Второй день

По плану у нас посещение линии машиностроения «Иран Ходро» и турбиностроительного завода МАПНА. Вместо этого без объявления причин мы отправляемся за сто километров от Тегерана на крошечную фабрику по производству удобрений. Удобрение представляет собой полученный методами генной инженерии штамм бактерий, жизнедеятельность которых каким-то образом способствует поддержанию на необходимом уровне концентрации фосфатов в почве. Дела у предприятия, как я понял, идут не очень хорошо. Проблема в том, говорит Хасан Шургашти, 30-летний бакалавр, работающий на фабрике Green Biotech с момента ее основания, что иранский крестьянин очень консервативен, и объяснить ему, что крохотный пакетик стоимостью восемь долларов заменяет привычный сорокакилограммовый мешок обычных фосфатных удобрений, непросто. Еще труднее убедить крестьян платить за пакетик восемь долларов, когда мешок стоит семь (если быть точным, мешок фосфатных удобрений стоит 40 долларов, но 33 доллара платит дотирующее крестьян государство). Я говорю, что в России такие проблемы с государством решаются просто — нужно только знать, кому занести. Хасан говорит, что для их хозяина, человека глубоко религиозного, этот русский рецепт неприемлем.

Фабрика не работает, сотрудники говорят, что старые заказы все выполнены, а новых не поступало, но ради меня они готовы попозировать в clean-room у аппаратов, в которых происходит ферментация чудо-удобрения. На прощание хозяева дарят мне жестяную банку печенья и пару пакетиков удобрений для стимулирования роста фисташек. Под надуманным предлогом — мол, фисташки в Питере не растут — Амир забирает у меня пакетики для своего родственника-крестьянина. Благодарит так: «Дороже серебра и злата душа, что щедростью богата!»

Третий день

Первое предприятие, куда мы отправились с Амиром, называлось… Впрочем, Амир сказал, что не нужно упоминать его название. Более того, снимать нужно так, чтобы в кадр не попало не только название компании, но и названия лекарств, которые она выпускает.

— Почему? — удивился я. — Ведь они же должны быть заинтересованы в рекламе?

— Они, конечно, заинтересованы, но эмбарго, сами понимаете…

Трижды я пытался выяснить, как эмбарго связано с запретом на фотографирование, каждый раз Амир переводил разговор на другую тему.

Компания производит наборы для диагностики гепатита и СПИДа, моноклональные антитела (применяются в том числе в терапии злокачественных опухолей), сложные препараты для ветеринарии. Но основной продукт в каталоге — препарат на основе интерферона бета-1а. Он применяется для лечения рассеянного склероза. Получают лекарство методом генной инженерии с использованием культуры клеток яичника китайского хомячка. Со слов доктора Халеха, препарат производят помимо Ирана только в США и Швеции, но якобы иранский вдвое дешевле. Уже дома я залез в Сеть, с тем чтобы оценить это «вдвое» в абсолютных цифрах. Выяснилось, что в России месячный курс лечения аналогами, продающимися под другими брендами, стоит от трех до шести тысяч долларов. В компании работают чуть меньше 200 человек, из них треть с высшим образованием, в том числе 20 кандидатов наук. Почти все — выпускники Тегеранского университета. Спросил, есть ли у них проблемы с кадрами. Доктор Хамедифар говорит, что нет, поскольку попасть в компанию считается за честь. И хотя стартовая зарплата выпускника университета в компании не впечатляет — 500 долларов в месяц, — кадровикам фирмы есть из кого выбирать: место считается перспективным.

В clean-rooms — стерильные помещения, где, собственно, все и происходит, — меня не пустили, разрешили снимать только через окна. Через окна снимать было неудобно. Я попробовал возмущаться: мол, зачем приглашали, если снимать не даете? Поинтересовался, много ли нужно времени, для того чтобы меня отмыть. Мои провожатые сказали, что отмыть меня и одеть в скафандр, конечно, сложно, но можно, а вот что делать с моей камерой, они не знают. «Свинья грязь найдет!» — заметил переводчик Амир.

Начальник службы безопасности компании попросил через Амира показать ему то, что я снял. Посмотрев, вернул камеру, ничего не сказав. Амир тоже попросил посмотреть. Обнаружив на нескольких фотографиях свое отражение в стекле, потребовал их удалить: «Я маленький человек, я не имею к этому предприятию никакого отношения, я просто переводчик, зачем мне эти проблемы?!» Фотографии я удалил, но сказал Амиру, что больше никому снимки показывать не буду. Если это кого-нибудь не устраивает, я прекращаю работу и возвращаюсь домой. Амир сказал, чтобы я не горячился. Добавил: «Восток — дело тонкое!»

Далее по программе мы должны были отправиться в Институт Пастера снимать линию по производству вакцины от гепатита. Оказалось, что программа изменилась и вместо Института Пастера мы едем в инженерный центр при больнице имени Хомейни. Заехав на территорию больницы, остановились у мечети. Амир с водителем попросили подождать, пока они прочитают намаз. Я уселся на поребрик и принялся рассматривать снятые картинки. Подъехали двое полицейских на мотоциклах. Старший спросил, кто я такой и что здесь делаю. Я ответил, что журналист, а мой переводчик в мечети. Полицейский потребовал спрятать камеру в сумку. Через пять минут полицейский — тот, что помладше, — появился снова. Спросил, откуда я. Я сказал, что из России. Полицейский спросил, нет ли у меня знакомых азербайджанцев, поскольку он слышал, что в России азербайджанцев так же много, как и в Иране. Я сказал, что знакомые азербайджанцы у меня есть. Полицейский сказал, что он тоже азербайджанец, извинился за плохой английский и уехал.

В инженерном центре при больнице Хомейни восемь лабораторий. Работают 20 постоянных сотрудников — преподавателей местных университетов — и 70 студентов и аспирантов. Лаборатории занимаются разработкой различного наукоемкого оборудования для медицины. Гордость центра — прибор для диагностики нарушений слуха у новорожденных. Инженер Мохаммад Джалаи демонстрирует мне элегантный чемоданчик, в котором, собственно, весь прибор и умещается, и рассказывает о том, что изделие с удовольствием покупает администрация президента Ирана: Ахмадинежад дарит прибор своим коллегам — президентам. Господин Джалаи утверждает, что один из приборов был подарен и российскому президенту.

Мне показывают еще одну лабораторию, там разработан робот, позволяющий производить «зрячую» биопсию: все движения инструмента хирурга внутри тела пациента автоматически отслеживает видеокамера, сигнал с которой выводится на монитор. Тридцатилетний Алиреза Мирбахери, старший группы разработчиков прибора, демонстрирует мне его работу на манекене. Прибор управляется голосом и понимает сорок слов на фарси. По словам ученого, разработка намного лучше и дешевле американского аналога. Робот уже запущен в серию и работает в семи больницах Ирана. Алиреза говорит, что он возил прибор в Америку и представители фирмы — производителя американского аналога признали превосходство иранской разработки.

Последней лабораторией оказывается небольшой отдельно стоящий домик, где живут мыши, на которых совершенствуется методика сканирования опухолей. Мыши непростые, специально выведенная порода. От обычных отличаются, во-первых, тем, что они лысые, а во-вторых, тем, что абсолютно лишены иммунитета. Нарджес, сотрудница лаборатории, показывает мне мышек, которым пересажены клетки рака груди. Клетки проросли и укоренились. Опухоль хорошо заметна, но, похоже, мыши еще об этом не знают, ведут себя бойко. Нарджес кормит мышек. «Где стол был яств, там гроб стоит!» — говорит Амир.

Четвертый день

Едем в детский центр пропаганды научно-технических знаний. Первым делом экскурсовод показывает действующую модель средневековой оросительной системы. По мере заполнения всяческих хитро устроенных емкостей единый водопроводный поток сам собой переключается с одного объекта полива на другой. Экскурсовод говорит, что это крестьяне сами придумали, что свидетельствует о природной тяге персов к научному знанию. Робот-пианист, шипя пневматическими тягами, чистенько исполняет ноктюрн Шопена. Я говорю, что меня, как фотографа, интересует не столько робот, сколько реакция на него иранских детей. Выясняется, что с детьми проблема: сейчас в Иране пора экзаменов, школьникам не до экскурсий, и посетителей почти нет, ждать их — дело безнадежное. Амир говорит, что следующий наш объект — RIPI (Research Institute of Petroleum Industry) — заведение крайне серьезное, и если там велели быть в два, то надо быть в два, и вообще: опоздаешь — воду хлебаешь. Я настаиваю, что фотографии выставочного центра без зрителей выглядят странно. Экскурсовод, энергично посовещавшись с Амиром, сбегал за старичком — сторожем подземной парковки. Вот, говорит, пусть этот достойный человек будет зрителем.

Второй этаж центра посвящен электричеству. Гвоздь программы — изящная модель башни Тесла. В полной темноте сверкают молнии, пахнет озоном. Старичок куда-то исчез. Следующим номером — специальный стенд, пропагандирующий новые экономичные лампочки. Крутишь педали динамо-машины, вырабатываешь энергию — горит лампочка. Щелчок тумблера — и ток идет уже не через газоразрядную лампочку, а через привычную лампу накаливания. «Лампочка Ильича» горит тускло-тускло, экскурсовод требует крутить педали быстрее, с тем чтобы, достигнув сопоставимого свечения, почувствовать разницу в усилиях. На третьем этаже — хиты коллекции: играющие в футбол роботы, лазерный тир и лазерная же арфа. Вместо струн — лучи, прикосновение к лучу — касание струны. Арфой гордятся больше всего: оригинальная разработка. Центр пропаганды — коммерческое предприятие, никаких государственных денег. Существует центр всего два года, работает пока без прибыли, билет стоит восемь долларов — дороговато даже для Тегерана. Но хозяева компании, говорит наш гид, работают на перспективу и быстрых денег не ждут. Филиал центра уже открыт в Исфахане, в планах открытие еще пяти филиалов.

Влажный туман с шипением заполняет крошечный зрительный зал. Гид подчеркивает, что из уважения к гостю он сегодня показывает лазерное шоу под аккомпанемент западной музыки. Амир и наш водитель радуются, как дети. Амир просит повторить шоу, на этот раз под иранскую музыку: для дочери он хочет записать шоу на камеру мобильного телефона.

Последний номер программы — лазерный тир. Амиру приходится буквально вырывать винтовку у вошедшего в раж водителя: нам пора ехать, нас ждут в Институте нефти. Тегеранцев не удивишь пробками, поэтому выезжаем с большим запасом по времени.

Похоже, проблемой «куда девать деньги» озабочены не только русские нефтяники. Институт RIPI только недавно разместился в огромном комплексе еще пахнущих стройкой роскошных зданий. Одно из зданий — мечеть. Я никогда не был в Мекке, но, похоже, именно Кааба вдохновила нефтяников на постройку этого отделанного роскошным черным камнем кубического сооружения. Мы перестарались — приехали на час раньше, чем вызвали в институте небольшую панику. Амир: «Поспешишь — людей насмешишь!» Сначала нас вежливо усадили в приемной какого-то важного начальника. Принесли чай и огромное блюдо со сладостями неземного вкуса. Потом сразу несколько человек проводили нас в столовую. Она разделена на две зоны — для начальства и для людей попроще. Начальникам еду приносят официанты, остальные сами ходят с подносами. Принесенную официантом тарелку с огромной голенью индейки Амир, естественно, встречает поговоркой про индюка, который тоже думал.

После обеда наконец идем осматривать нанотехнологии. В огромном ангаре, разделенном металлическим помостом на два этажа, сияют хромом гигантские баки установок неизвестного мне назначения. Доктор Алиморад Рашиди, начальник отдела исследований в области нанотехнологий, подводит нас к сервировочному столику. Жестом фокусника снимает крахмальную салфетку, демонстрируя стоящие на столике стеклянные банки. В банках порошок, в одних черный, в других белый. Белый — это нанооксиды, а черный — нанотрубки. Прошу разрешения побродить по ангару, поснимать людей за работой. Амир: «Иди к униженным, иди к обиженным, им нужен ты!»

Людей в ангаре, кроме нас с Амиром и доктора Рашиди, всего трое — мужчина и две женщины. Женщина лет сорока радостно идет мне навстречу: «Вы из России? Из какого университета? У меня много друзей в России!» Мужчина в белом халате через марлю процеживает угольно-черную взвесь. Спрашиваю у доктора, как правильно объяснить читателю, чем, собственно, занят мужчина. Подумав, господин Рашиди диктует: «Сотрудник RIPI совершенствует методику очистки наноматериалов». У доктора Рашиди в кабинете над рабочим столом два плакатика. На одном надпись по-английски: «Существует ли в мире что-то, чего бы мы не знали о нанотрубках?» На втором плакатике портреты аятоллы Хомейни и аятоллы Хоменеи. Слева Хоменеи, а справа Хомейни. Поначалу это немножко удивляет, ведь Хомейни был первым. Потом вспоминаешь, что Иран — страна наоборот. Там не только читают справа налево, но и видят так же.