Джеймс Фэллон (James Fallon) женат, счастлив в браке, у него трое детей, он работает нейробиологом в Калифорнийском университете в Ирвайне, имеет несколько наград, учредил несколько весьма успешных биотехнологических компаний и является научным консультантом Министерства обороны США. И он психопат.

В 2005 году, после многолетних исследований мозга убийц-психопатов Фэллон сделал ошеломляющее открытие, когда изучал свой собственный снимок в рамках другого научного проекта. Он обнаружил, что

его мозг выглядит точно так же, как мозги хладнокровных убийц, на изучение которых он потратил последние 20 лет. А проведя анализ своей ДНК, Фэллон обнаружил, что в его генетическом профиле имеется несколько генов, очень сильно связанных с жестоким психопатическим поведением.

Когда Фэллон рассказал о своем открытии на конференции фонда TED в 2009 году, за него ухватились ведущие средства массовой информации. О нем говорило National Public Radio (Национальное общественное радио), писала на первой странице Wall Street Journal, о нем даже сняли эпизод в телесериале «Преступные умы». Но Фэллон рассказал собственную версию этой истории. В новой книге «The Psychopath Inside» (Психопат изнутри) он со строго научных позиций повествует о наших расширяющихся представлениях о психопатии – глядя на этот вопрос через очки собственной биологии и поведения. А поведение у него, признается Фэллон, отнюдь не похвальное.

Он не убийца, но он откровенно пишет о своих пьянках, о вечном вранье, а также об опасной и безрассудной импульсивности. И он признается, что у него никогда не было настоящей душевной близости (даже с собственной женой). Так как же специалист в области психопатии примирился и живет с тревожными симптомами своей болезни? Мы поговорили с Фэллоном, чтобы выяснить это.

─ Думаю, вы согласитесь с тем, что термином «психопат» разбрасываются довольно свободно, а общество думает о психопатии как о болезни, поражающей самых хладнокровных убийц. Но вы в своей книге отмечаете, что в медицине психопатию даже не называют диагностируемым заболеванием. Что же это такое, на ваш взгляд?

─ Вы правы в том, что есть множество определений психопатии, и нет точного набора симптомов, способных указать на нее. Если вы посмотрите Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders (Диагностический и статистический справочник по психическим расстройствам), то психопатию там не найдете. Когда я спрашиваю своих друзей-психиатров, они соглашаются с моей точкой зрения. В основном это вызвано тем, что многие черты, характерные для психопата – а это нарциссизм, садизм, антиобщественное поведение – проявляются и в других расстройствах. Так что четкого набора определяющих признаков психопатии нет, и выработать критерии для ее диагностики мы не можем. В действительности такое часто случается в психиатрии: у нас нет категорических ответов, потому что эти расстройства очень многомерные.

А что до людских представлений, то я бы сказал, что самый лучший, самый мерзкий, садистский и яркий пример психопата для них это Ганнибал Лектер (вымышленный персонаж писателя Томаса Харриса – прим. перев.). Психопат представляется нам именно таким. Но я бы сказал, что чаще в реальной жизни мы встречаем таких психопатов, как агент ФБР Уилл Грэм, выслеживающий Ганнибала. Это просоциальный психопат, человек из офиса, который кажется немного чокнутым, но никаких мерзких и вопиющих поступков и преступлений не совершает. К этой категории я бы отнес и себя. У меня часто бывают странные и тревожные мысли, однако никаких поступков в соответствии с этими мыслями я не совершаю. А людей, подобных Ганнибалу, на самом деле мало, однако в СМИ о них пишут чрезмерно часто.

─ Итак, раз вы лично Ганнибалом не являетесь, то какого вы типа психопат?

─ Я понял, что для меня важнее всего власть. Я получаю кайф от того, что манипулирую людьми, что вызываю у них желание что-то сделать для меня, предъявляя им неразумные и безнравственные требования. Мне просто нравится знать, что я могу. Это подобно игре, в которую я начинаю играть всякий раз, когда вхожу в комнату. Я могу продемонстрировать обаяние, могу добиться того, чтобы получить желаемое. Внешние данные у меня не ахти: я толстый и старый.

Но я могу внушить людям мысль о том, что во мне есть нечто особенное. И это доставляет мне то удовольствие, к которому я стремлюсь.

Вот если бы я внезапно разорился, если бы у меня не было карьеры, семьи – вот тогда я бы смог нарушить законы этики и морали, мог бы совершить отвратительные поступки, чтобы получить желаемое и, на мой взгляд, необходимое мне. Но мне повезло, потому что у меня замечательная и привилегированная жизнь, и мне не нужно нарушать эти законы. Я просто хочу сказать, что мог бы легко докатиться до такого.

─ Как ученый, вы долгое время придерживались идей генетического детерминизма: что наш характер, поступки и судьбу определяет биология, а не среда. Но вы пишете, что узнав о своем генетическом профиле психопата, вы изменили свои взгляды. Почему?

─ В детстве, когда я ходил в школу, все говорили об обществе, о среде, об окружении, как эти вещи формируют человека. А я смотрел по сторонам, и видел множество чудесных, но бедных людей, а также немало богатых подонков. Поэтому я подумал: «Если ключом ко всему является среда, то она не делает того, что должна делать». У меня появилась уверенность в том, что нас рожают, но не воспитывают. И всю свою жизнь я изучаю, как именно мозг влияет на то, какими мы становимся.

Но сам я своей теории не соответствовал. Снимки мозга у меня были такие же, как у отъявленных убийц-психопатов. И у меня генетический профиль психопата. Так почему же я не совершал такие же, как и у них, поступки? Ну, мне кажется, потому что меня замечательно и с большой теплотой воспитывали в моей чудесной семье. А многие из тех, у кого такой же, как у меня, профиль ДНК, и кто проявляет страшную жестокость, пережили ужасные психические травмы. Так что заслуга среды и окружения оказалась серьезнее, чем я думал. Однако это не означает, что я вообще отказался от биологии. Когда со мной начало происходить все это, в мире стремительными темпами развивалась эпигенетика. Наверное, биология все-таки определяет, какой ты, но и среда может сыграть свою роль, отключая или включая те или иные гены.

─ Вы знаете про свой снимок мозга четыре года, но написав книгу, вы поделились этими результатами с другими людьми, рассказали о неприятных чертах своей личности, а также подтвердили, что ваше поведение отражается на семье, на друзьях и коллегах. Каково это было?

─ Нелегко признать и примириться с той болью, которую вы причинили любимым и близким. Я никогда не задумывался особо о своем поведении, считая, что все просто замечательно. Но ведь никогда не знаешь, что люди говорят о тебе за глаза. А когда я начал просить людей говорить со мной честно, они согласились, и они сказали мне: «Знаешь, Джим, ты часто бываешь настоящей задницей, либо ты просто невнимателен и неделикатен». Мой шурин, а он ветеран вьетнамской войны, сказал мне, что

то, с чем он сталкивался на войне, не идет ни в какое сравнение с теми рисками, на которые он шел, когда связывался со мной.

Самое важное во всем этом то, что я по-новому взглянул на свою жизнь, на свою семью и на свое отношение к ней. Мне очень повезло, потому что несмотря ни на что, они по-прежнему считают, что в глубине души я довольно неплохой человек. Моя профессиональная гордость тоже очень важна для меня, а мои коллеги в основном относятся ко мне так же, как и прежде, и, как и прежде, доверяют моим суждениям. Но должен признать, что есть пара людей, которые больше не хотят со мной общаться – особенно один, который буквально сбежал от меня. Они по-новому истолковали свое общение со мной, когда стало известно о моей психопатии, и им это не понравилось.

─ Но сейчас, когда вы признали последствия своего поведения, вам удалось что-то изменить?

─ Ну, вот жена пришла, поэтому давайте спросим у нее. [«Это Кэти Драммонд из The Verge, она хочет знать, изменился ли я после всего этого в лучшую сторону».] Она говорит, что да, я стал более внимательным и тактичным. Вот так.

Я действительно старался изменить свое поведение во время этого процесса, и я продолжаю это делать. Я решил начать делать все то, что люди считают правильным. Я хожу на свадьбы, на похороны, я думаю о чувствах людей – то есть, делаю то, от чего не получаю особого удовольствия. Это просто каждодневное решение не быть задницей, не лгать, чтобы получить возможность пойти в бар. Я делаю это не из-за того, что я такой хороший; я делаю это из-за своей гордости. Мне хочется знать, смогу ли я с этим справиться. Поверьте, в этом нет никакой магии. Но становясь более приятным человеком, я толстею. Знаете, все позывы сразу контролировать невозможно.

─ Скажем, кто-то читает вашу книгу (я спрашиваю от имени одного своего знакомого) и начинает тревожиться от того, что у него много таких же черт, как у вас. Например, он стремится к власти, он манипулирует людьми, он не умеет налаживать эмоциональный контакт. Какой совет вы дадите тем читателям, которых беспокоит то, что и они тоже могут быть просоциальными психопатами?

─ Ну, я могу сказать лишь о том, что помогло мне. Я католик, хотя и не очень прилежный, и я начал думать о своем психопатическом поведении с точки зрения семи смертных грехов. На мой взгляд, это просто характерные черты и проявления психопатии под другими названиями. Используя слово «грех», мы просто как бы смягчаем психопатическое поведение. Если это грех, то все в порядке, потому что грешат все, а потом можно пойти в воскресенье в церковь, помолиться, и твои грехи будут прощены. Но в действительности все не так.

Я бы сказал, что

примерно 10–15% из нас находятся в пограничном состоянии в плане психопатии.

Но мы прощаем такие поступки, смотрим на них сквозь пальцы, защищаем друг друга, говоря: «Да ладно, он всегда так поступает», или «Ну что тут поделаешь, вот такая она». Это эпидемия стокгольмского синдрома. Я бы посоветовал вот что: надо отказаться от этих дерьмовых терминов и оправданий своего поведения и спросить себя, что ты делаешь на самом деле, и как это отражается на других. Мне исправить поведение помогла элементарная лингвистика. Вместо того, чтобы говорить: «Ах, да это грех – надо мне сходить в церковь», нужно сказать: «Вот это да, я поступил как настоящий психопат, и мне надо подумать о том, как это прекратить».