8 февраля в России отмечается День российской науки. За несколько дней до этого президент Российской академии наук Александр Сергеев рассказал в интервью ТАСС о том, что он думает о ситуации в науке и в Российской академии наук, что случилось в первые «сто дней» его президентства, что собой представляет имидж российского ученого и в каком направлении он должен развиваться.

— Александр Михайлович, чего вы ожидаете от российской науки в 2018 году? Какие тенденции в науке достойны особого внимания? Что бы вы хотели поддержать и как вдохновить других на поддержку?

— Я думаю, что этот год должен стать годом начала крупных проектов в российской науке. Дело в том, что нашу науку и Академию наук всегда ценили за то, что она была инициатором и вдохновителем крупных проектов. Вернее, не только инициатором, но и исполнителем. И к сожалению, в последние годы таких крупных проектов, которыми можно было бы отчитаться перед обществом, результаты которых были бы видны и значимы, не очень много. Я считаю, что сейчас ко многим приходит понимание того, что наука в нашей стране снова должна начать играть существенную роль. И поэтому уверен и надеюсь, что в нынешнем году будет положен старт серьезным крупным проектам. Это связано в определенной степени с тем, что у нас принята стратегия научно-технологического развития страны. В соответствии с данной стратегией сейчас сформированы органы, определяющие выполнение работ и задающие тон. Сейчас начинают свою работу межведомственные координационные советы по стратегии. Они будут анализировать и отбирать крупные проекты. Я думаю, что наша основная задача после того, как эти проекты будут отобраны, — действительно вместе со всеми ветвями государственной власти следить за тем, чтобы эти проекты стали реализовываться.

— Пока мы в стадии отбора, вы бы не хотели называть какие-то конкретные проекты?

— В стадии обсуждения сейчас несколько очень серьезных проектов, связанных с поставленными приоритетами в социально-экономическом развитии страны. Это проекты, связанные с развитием связности разных регионов нашей страны. Задачи, связанные с развитием науки в таких, я могу сказать, критических регионах, где ее развитие просто необходимо для того, чтобы эти регионы были действительно эффективными. Если говорить о каких-то конкретных научных направлениях, то это, конечно, прежде всего проекты в области сельского хозяйства. Программа научно-технического содействия сельскому хозяйству сейчас начинает реализовываться. Появились уже три первых постановления, в соответствии с которыми идут эти работы. И сейчас новые направления связаны с созданием «умного», роботизированного, научно-исследовательского сельского хозяйства. Есть еще перспективные направления по глубокой переработке сельхозпродукции и т.д. В области медицины, по-видимому, будут серьезно обсуждаться и будут сделаны первые шаги в развитии отечественной ядерной и лучевой медицины. Если говорить о цифровых технологиях — о том, что называется сейчас big data, — здесь очень много проектов, связанных с быстрой передачей данных и с тем, как эффективная обработка информации может определять управление сложными производственными процессами. Ну и наконец, машинное моделирование многих явлений, которые важны и для промышленных процессов, и для вопросов, связанных с обеспечением работоспособности страны в целом. Это только несколько направлений и проектов я вам примерно перечислил. Я думаю, что их будет существенно больше.

— Вы перечислили направления, которые вы считаете приоритетными, или просто те, которые вам больше всего нравятся лично?

— Пожалуй, вы правильно задали вопрос. Здесь есть одновременно и приоритетность, и личное отношение. Т.е. я считаю, что те направления, которые я перечислил, очень интересны. Я тоже стараюсь за ними следить. Мне интересно участвовать в их «раскручивании», как сейчас говорят.

— Каковы, на ваш взгляд, первые итоги, ведь прошло четыре месяца с того момента, как вы избраны. Что вы сумели изменить? На чем хотите сосредоточиться в ближайшее время?

— Я думаю, что итоги, наверное, пока рано подводить. Можно сказать, что прошло не «уже», а «еще только» четыре месяца.

— У политиков, во всяком случае, традиционно спрашивают про их первые «сто дней».

— Наверное, самое главное, что мы сейчас вместе со всеми органами государственной власти приходим к общему пониманию относительно роли — и важности этой роли — Академии наук, то есть фундаментальной науки, в жизни страны. Я не могу сказать, что раньше такого понимания не было в принципе. Но ведь мы с вами помним, что последние три-четыре года характеризовались тем, что наша ученая академическая среда порой просто не понимала, чего хочет от нее власть. А власть со своей стороны не очень понимала, почему Академия наук работает не так эффективно, как хотелось бы. Я думаю, что сейчас приходит понимание и причин этого явления, и каким образом мы должны перестроить свою работу, в том числе и взаимодействие с органами государственной власти, чтобы и Академия наук, и наука у нас в стране эффективно развивались. Я думаю, что это сейчас основное. И серьезные процессы в данном направлении как раз только сейчас и начинают развиваться. Надеюсь, что результаты будут видны достаточно скоро.

Президент РАН Александр Сергеев, © Вячеслав Прокофьев/ТАСС

— Из этого вытекает мой следующий вопрос, вы уже начали на него отвечать, что движетесь по пути взаимопонимания. Однако слово «взаимопонимание» все же скорее характеризует отношения людей. А что следовало бы изменить во взаимоотношениях РАН и государства в целом? Я имею в виду — системно.

— Я бы ответил таким образом: в мае прошлого года президент страны сказал, что Академия наук должна быть штабом исследований и определений перспектив развития науки. Мы сейчас живем в непростое время. Поэтому такая терминология — «штаб» — как раз и заставляет подумать о том, какие же свойства действительно должны быть у этого штаба. Ведь штаб — это тот орган, который принимает решения, а не просто согласует то, что предлагают другие. Если мы говорим о том, что мы должны определять направления научных исследований, это значит, что мы должны ставить задачи, а не экспертировать то, что поставлено другими. Я думаю, что эти два момента здесь очень рельефно обрисовывают ситуацию. Т.е. Академия наук должна быть активным органом, который имеет и компетенции — а они, конечно, у нас есть в полном объеме, — и инструменты для того, чтобы быть реальным штабом. Для того, чтобы реально определять развитие науки.

— Но для этого ведь недостаточно одного желания Академии?

— Я думаю, что в нашей стране желания президента страны и желания Академии достаточно для того, чтобы мы сумели правильно наладить работу.

— Как вы считаете, какие изменения должны произойти и должны ли они вообще происходить в оценке эффективности работы РАН в целом, ее институтов и структур?

— Я понимаю причину вашего вопроса. Этот вопрос об оценке эффективности сейчас резонансный, поскольку она сейчас как раз в разгаре. Сейчас уже есть даже некоторые итоги, которые обсуждаются, апеллируются и т.д. Мне кажется, что та оценка эффективности, которая сейчас проходит, должна быть прежде всего для нас — для ученых. Мы должны это воспринимать именно так, а не как желание некоего злого дяди просто взять и ликвидировать часть академических институтов, так называемую третью категорию. Мы должны просто серьезно посмотреть сами на себя, что у нас происходит? Что это такое — институты, которые отнесли в третью категорию эффективности? С чем могут быть связаны проблемы? Каким образом, если это реальные проблемы, а не формальные результаты экспертизы, мы этим институтам можем помочь? И задача сейчас вовсе не в том, чтобы отсечь эти институты, передать их кому-то или закрыть, а в том, чтобы мы сами разобрались и поняли, как нам повысить эффективность этой категории институтов. Поэтому я считаю, что к оценке эффективности нужно прежде всего относиться вот каким образом — мы должны сами пристально посмотреть на себя и дальше решить, что делать. Уверяю вас, это не  карательная операция.

— То есть надо в первую очередь починить, а не торопиться выкинуть в утиль. Но все же как определять, что ремонтировать, а что выбрасывать?

— Тоже правильный вопрос! Действительно, эта шкала эффективности должна и в настоящем, и в будущем модернизироваться. Сейчас та шкала, которая предложена, является, с одной стороны, универсальной. Но понятно, что универсальность не везде хороша, особенно когда оцениваются институты настолько разные — и по своему профилю, и по задачам, которые они решают. У нас сейчас в Академии наук есть институты не только гуманитарные, но и медицинские, и сельскохозяйственные. И вообще говоря, наука, которая делается в этих институтах, очень разная. Она должна оцениваться по-разному. Та шкала, которая сейчас предложена, — это публикационная активность. Конечно, наверное, это один из основных параметров для научной части Академии. А для сельскохозяйственной части Академии публикационная активность определяет далеко не все. Поэтому мы прежде всего должны, посмотрев, как работает эта шкала оценки, задуматься над тем, как сделать ее более адекватной. Кроме того, учесть ряд показателей, которые там не учтены совсем. У нас есть такие ситуации, когда в третью — самую неэффективную — группу относят совершенно замечательно работающие и эффективные институты, которые просто по ряду причин не могут публиковать результаты своих исследований, хотя достаточно просто приехать к ним и убедиться, что они — настоящее достояние страны. Шкала, которая сейчас предложена, должна будет модернизироваться. Но это как раз другая причина, почему мы не должны на оценку эффективности смотреть как на какой-то абсолютный результат.

— Как вы считаете, меняется ли в положительную сторону в последнее время образ российского ученого? Как он должен меняться дальше? Какие усилия предпримет РАН в этом направлении? И с кем она хотела бы разделить ответственность в данной работе?

— Знаете, сейчас очень интересная ситуация: с одной стороны, есть всплеск интереса к науке — это совершенно очевидно, от книг и СМИ до соцсетей — и лайков в них. Это отрадно. Видно, что общество начинает больше интересоваться наукой. Это хорошо. Одновременно сейчас резко увеличивается объем информации — не только любой, но и научной. Ясно, что наукой занимаются больше, получают все больше результатов, а эти результаты становятся все более публичными. И вот в этом гигантском объеме информации становится все труднее ориентироваться. Если раньше научной информации было немного и можно было ее достаточно объективно анализировать, отделять факты от какого-то вымысла, то сейчас на отделение зерен от плевел не хватит никаких аналитических центров и научных редакторов. Это означает, что на глазах растет что в относительных, что в абсолютных цифрах роль и доля недостоверной информации, того, что сейчас принято называть «фейками»  — fake в англоязычной литературе, а по-моему, все больше и у нас. Ну или попросту вранья, чего уж там.

И вот в этой ситуации ответственность лежит не только на ученых. Ученые, разумеется, должны более активно выступать и разъяснять. Но у СМИ тоже и своя важная роль, и ответственность. Конечно, хорошее СМИ обычно ставит перед собой задачу объективного освещения информации. Но, с другой стороны, ведь вам нужно информацию как можно быстрее подать — и сделать это наиболее ярким способом. Это иногда конфликтует именно с надежностью информации.

Поэтому я подчеркиваю, что ответственность наша с вами совместная. Мы вместе из все прибывающего моря информации выделяем то, что называется надежной информацией, и передаем публике. Но вообще ответственность за то, чтобы образ ученого каким-то способом становился все более привлекательным, несут не только сами ученые и не только СМИ. Но и, конечно, власть. Потому что, когда мы с вами говорим об ученом, конечно, он должен быть… ученые ведь по большому счету не стремятся быть богатыми людьми. У них другие преимущества и радости. Для того чтобы реализовать себя как богатого человека, надо идти в бизнес и какие-то другие сферы общественной деятельности.

— Но хорошо бы быть достаточно обеспеченным.

— Они должны быть не то чтобы «достаточно обеспеченными» — я бы скорее сформулировал это как «обеспеченные достаточно» для того, чтобы чувствовать себя надежно, спокойно и комфортно. Это вопросы и заработной платы, и социального обеспечения, и, вообще говоря, всей жизненной траектории. Мы же стали более прагматичными людьми? Если раньше, в советское время, мы не заботились об этой траектории, потому что знали, что государство ее обеспечивает, — важно было просто определить свои привязанности и на этот путь встать. А сейчас, извините, с молодых лет все смотрят на то, какая у него будет карьера и что он будет получать в пенсионном возрасте. Построение этой карьеры зависит не только от нас с вами, как бы мы ни старались. Конечно, оно зависит и от того, что государство вкладывает в науку. И как оно, если хотите, представляет — и в каком-то смысле рекламирует ученого. Здесь, конечно, хотелось бы, чтобы и со стороны нашей власти мы больше слышали о важности науки, по крайней мере. Чтобы слова «наука», «Академия наук» появлялись в высоких посланиях. Чтобы об этом говорили на высоких форумах. В общем, задача построения положительного во всех смыслах образа ученого — триединая. Над ней должны работать и ученые — прежде всего сами, — и власть, и средства массовой информации. У нас должна быть четкая, достойная жизненная траектория для ученых, которая бы обеспечила приток молодежи в науку и действительно работала бы на то, чтобы ученые спокойно, обеспеченно, достойно могли трудиться.

— Разве хороших слов на высоких форумах будет достаточно? По крайней мере, для молодежи? Наверное, тут нужна широкая медийная программа: не только собственно СМИ, но и фильмы, литература, другие проекты.

— Это тоже, наверное, правильно. Хотя это вопрос к власти или к обществу?

— Изначально, наверное, к власти — это налоговые преференции, например, и другая поддержка. Это была бы комплексная программа укрепления имиджа профессии.

— Я думаю, что это тоже правильно. И когда мы говорим о налоговых преференциях, их можно распространить, скажем, и для компаний, которые вкладываются в поддержку науки. Если вспоминать советские времена, то государство целенаправленно занималось «рекламой науки». Сейчас такого нет — или этого сильно меньше. То есть эта задача была отдана на откуп медийной индустрии, на самотек. Впрочем, вы знаете, в последние годы все-таки начинают появляться фильмы, особенно в прошлом году — было два замечательных фильма о покорителях космоса. И одна из этих лент, «Салют-7», вообще признана лучшим фильмом прошлого года! И это хорошо, что этот фильм фактически был создан за деньги государственной корпорации «Роскосмос». В «Роскосмосе» поняли, что это не только такой интересный подарок, который можно преподнести жителям России к юбилею запуска спутника, но и то, что фильм может существенно влиять на массовое сознание, привлекать молодежь к этой области знаний и технологий. Наверное, вы правы в том, что государство может регулировать данную сферу. Или по крайней мере не впрямую, а посылать настойчивые нужные сигналы, в том числе и в государственные корпорации, и в медийные производства, для того чтобы подобные фильмы и произведения появлялись. Я охотно соглашусь с вами в том, что роль государства должна быть не только в том, чтобы обеспечивать науку средствами и провозглашать ей поддержку словом с высоких трибун, но и в том, чтобы стимулировать медийную индустрию двигаться в нужном направлении.

— На пресс-конференции после встречи с президентом Путиным вы сказали, что у Академии должны быть функции прогнозирования. Что вы имели в виду? В чем они будут заключаться?

— Я просто отвечу на него: если мы сейчас посмотрим на закон, по которому действует Академия наук, и устав, то сейчас там прогнозной функции у Академии вообще нет. Есть экспертные функции. Но мы с вами понимаем, что экспертиза и прогноз — это разные вещи. В экспертизе по определению есть нечто пассивное. Кто-то придумал, даже сделал уже, вам дали, сказали: «На, проэкспертируй». И ты это делаешь. А прогноз — это совсем другое. Он зависит от вашей активности. Вы предлагаете, прогнозируете, ставите задачу. У Академии должна быть возможность участвовать в разработке не только научного, но и социального, экономического развития страны — ведь все это взаимосвязано. То есть такие прогнозы должны быть не только декларированы, нужен и реальный инструмент донесения этих прогнозов до уровня государственной власти, до уровня действительно стратегического.

Беседовал Егор Быковский