Робот с искусственным интеллектом «Электроник» из фильма «Приключения Электроника» хотел стать человеком, но не знал как это сделать. Я предлагаю внятную, простую и конструктивную философскую концепцию определения человека, морали и этики. Может, кому-нибудь пригодится на поле биоэтики или для работы с ИИ и роботами. Правда, как выразить эту концепцию математически и засунуть её в железо, я не знаю. Только концепция.

В академическом стиле гипотеза опубликована в рецензируемом издании из перечня ВАК «Вестник Челябинского государственного университета», Философские науки, вып. 56, № 5 (439), 2020, стр. 82–88: Недостающий элемент схемы эволюционной эпистемологии Поппера

Пролегомены

1. Предмет: феномен осознания смерти.
2. Гипотеза: «осознание смерти» как проблемы — уникальное свойство «человека», полученное с помощью специфического языка. Только осознание смерти дало человеку возможность «отношения к смерти».
3. Отношение к смерти формирует универсальные способы преодоления проблем: «мораль как опыт» и «этику как метод».
4. Живая природа «не знает» о смерти, поэтому она развивается не методом, а отбором.
5. Этический метод дает человеку способность преодоления «проблем» вообще, и «проблемы смерти» в частности.
6. Слово «человек» здесь означает не «личность» отдельно или «общество» отдельно, а систему «индивидуум-социум».
7. Определяя «человека» как социально-когнитивный феномен: «существо, понявшее проблему смерти», мы разрываем привязку понятия «человек» к виду животных Homo Sapiens. Человеком можно назвать любой вид существ, понявших проблему смерти. В том числе ИИ или управляемых им роботов, роботизированный транспорт, систему обслуживания, производственные линии, и так далее. Понять смерть можно только в системе времен абстрактного языка. Не знаю, есть ли «система времен» или ее аналог в математике.
8. Цель Развития: «преодоление проблемы смерти» или «смерти как проблемы». И если человек, мораль и этика определены пониманием смерти, то достижение цели приведёт к уничтожению морали, этики и, собственно, Человека. Вне смерти окажется уже не человек, а «сверхчеловек», или «Новый Человек». Ценности и проблемы Нового мира будут качественно иными.

Ошибка Аристотеля

Рассматривая «Никомахову этику», отмечу очевидный и на мой взгляд ошибочный подход Аристотеля, а за ним и всех последующих философов к вопросу «добра и зла». Аристотель смотрит на «благо» как на отдельный предмет: «…как принято считать, [все] стремятся к определенному благу. Поэтому удачно определяли благо как то, к чему всё стремится.» Это положение сводит все этические рассуждения к неизменно противоречивым результатам. Говоря исключительно о «благе», подразумеваем упрощение: как будто «зло» — это нечто противоположное «добру». Некое «добро со знаком “минус”». Но это не так: зло не равно «добру со знаком “минус”», как и «зло со знаком минус» не равно добру:

З ≠ — (Д) или Д ≠ — (З)

Неправильно мыслить о «благе», хоть на секунду отделяя его от «зла», придавая им обоим свойства неких самостоятельных сущностей. Мы не должны забывать, что «добро и зло», «благо и вред», «добродетель и порок» — это дихотомия. Значит, слияние подклассов неразделимо без потери смысла сущности. А в тот момент, когда мы подменяем искомую сущность одним из её подклассов, наделяя уже его сущностным или предметным характером, то уводим сами себя от истинного предмета исследования. Если истинной сущности у нас нет, то разговаривать мы можем о чем угодно, но не о ней. И вот философы вслед за Аристотелем упорно повторяют эту ошибку, хотя дихотомия моральных категорий известна всем.

Рис. 1. Графическая дихотомия: фокус в том, что здесь нарисован только черный подкласс, а белый, совершенно не будучи нарисованным, проявляется сам

Не будучи сущностями, «добро» отдельно и «зло» отдельно не могут быть ни целями, ни средствами. Это скорее параметры, или указатели, позволяющие нам прийти к искомой сущности. Субстратом морали, таким образом, является то, к чему выражается отношение с помощью понятий «добра и зла». Осталось выяснить, к чему настолько фундаментальному мы можем проявить свое отношение?

Иллюстрирую мысль примером. У летчиков есть приборы, достаточные для того, чтобы пилотировать, опираясь исключительно на показания. Приборы лучше, чем инстинкты человека, т.к. у человека инстинкты полета вообще не формировались, ведь он сам не летал. Но когда летчик «летит по приборам», он не на секунду не забывает о том, что его конечная цель — не показания приборов сами по себе, а то, что они ему говорят о реальном мире. Цель летчика — это физический взлет или посадка, а не показания приборов о взлете и посадке. Если же прибор будет показывать ситуацию, которая не соответствует действительности, то летчик предпочтет руководствоваться действительностью, а не показаниям прибора. Прибор может оказаться неисправен или неточен, или ошибочно настроен. И руководство таким прибором приведет к гибели. Так и мы не можем ставить целью достичь «добра» или «зла» самих по себе, т.к. само по себе «добро» или «зло» — это не предмет, а лишь параметр какого-то предмета. Это «оценочные категории», то есть «способ оценки» предмета. Значит, стремиться собственно к ним глупо. Цифра на высотомере — математическая абстракция. Сама по себе, без связи с действительностью, она не интересна. Чтобы придать параметрам важность, мы связываем «добро» и «зло» с чем-то, что может быть предметом, достаточно важным для нас. Цифра на высотомере с некоторой точностью указывает на положение самолета над поверхностью земли. В этой модельной ситуации цифра становится «плохой», только когда указывает собой на положение, означающее возможность гибели самолета, и «хорошей», если полет может и дальше безопасно продолжаться. Пилот с помощью такого отношения к цифре: зная, какие из них «хороши», а какие «плохи», принимает усилия в направлении показателей «добра» на приборах, и избегая приближения к показателям «зла», достигая своими действиями не «добра» как отдельной сущности, и избегает не «зла» как отдельной сущности. Так же можно упомянуть, что одни и те же цифры на шкалах могут означать «зло» для самолета в одной ситуации, и «добро» в другой. И в этом нет противоречия, т.к. ситуация понимаема нами со всей очевидностью.

Рис. 2. Это означает, что диапазон с 10 до 20 (каких-то показателей) безопасен для полета, а меньше или больше означает гибель самолета

Важно отметить, что «избежание гибели» и «выживание» не тождественны. Описываемые нами действия пилота не направлены на «выживание», т.к. пока он не погиб, он жив. Представим, что если в кабине сидит неопытный пилот, не способный распознать смертельный штопор, в который сорвался его самолет, то он при этом сидит спокойно: ведь он жив. И не зная о том, каким образом к нему приближается смерть, он не способен даже начать бороться с проблемой. Только зная о проблеме: что самолет провалился в штопор и приближается катастрофа, пилот начнет бороться с проблемой. В первую очередь по тому, что он понимает, что значит смерть для его жизни, и что смерть приближается.

Зафиксируем ситуацию: неопытный пилот тоже хочет жить, быть счастливым и испытывать удовольствия, но эти желания сами по себе никак не мотивируют его, если он не знает о проблеме. Мотивирует пилота только знание о проблеме.

Так, мы ясно видим: пилот оценивает категориями «добра и зла» именно «понимание проблемы», а не «жизнь», «счастье» или «удовольствие». Все то, что обычно фигурирует в рассуждениях, начинающихся с понимания отдельного «блага», на самом деле не имеет значения.

Рис. 3. Если неопытный пилот не знает о штопоре, то само по себе желание «выжить» никак не поможет ему, т.к. пока самолет не упадет, жизни пилота ничто не мешает. Но только пилот, знающий о быстро приближающейся из-за штопора смерти, может предпринять действия, чтобы избежать будущей, существующей только в его воображении, и еще не существующей для него в реальности гибели. Так одно только «знание о смерти» оказывается эффективнее «выживания».

Вообще, если мы хотим оценить полет в целом, то нами оценивается именно способность «избежания гибели» во всем процессе полета, а не только результат «выживание». Только не имевший аварий и не потерпевший катастрофу полет будет однозначно «добрым» для летчика. Если же в полете случилась авария, пусть и не приведшая к катастрофе, ущербу и гибели: пусть летчик «выжил» и не пострадал, но этот полет мы тоже не назовем «добрым», хоть и результат с «добрым» полетом был одинаков для летчика. Дело в том, что мы знали о риске смерти в аварийном полете, который был значительно выше, чем в «добром» полете без аварии. Так мы видим, что этика оценивает успех процесса «преодоления смерти», а не результирующее «выживание».

Рис. 4. На рисунке «выживание» соответствует и «хорошему» и «плохому с аварией» полету. Таким образом, «добро и зло» не соответствует «выживанию», а выражает отношение к «проблеме гибели», которая и дает оценку «плохо» полету с аварией.

Еще мы можем выявить сущностную привязку «добра и зла» полностью абстрактно: например как в случае игры, когда один человек ищет предмет в комнате, а другой ему подсказывает: «холодно» — «теплее» — «холоднее» — «жарко», — и мы понимаем, что лишь условно окрашиваем близость к цели некой физической коннотацией, когда ищущий приближается к спрятанному предмету, и «теплее» или «холоднее» обозначает приближение или удаление от цели, но не физическую температуру цели. Искомый предмет не источает тепло, а наделяется таким свойством для удобства коммуникации. Поэтому слова «тепло» / «холодно» можно без потери смысла описанной игры заменить на «позитив» / «негатив», или «хорошо» / «плохо», и, наконец, «добро» / «зло». По сути, ничего не изменится. Поэтому «добро» и «зло» сами по себе не хороши и не плохи, они лишь позволяют человеку искать некую единственную сущность. И эта сущность в результате игры не явится нам в виде «добра» или «зла», воплощенного «негатива» / «позитива», «теплоты» / «холода», как вы уже догадались.

Отметим интересный момент: результат игры обнуляет «добро и зло». После нахождения предмета эти категории нас больше не интересуют.

Так вот, пытаясь «овеществить» или натурализовать «благо», Аристотель подводит нас к понятию «благо государства», что может быть истолковано как «благо общества ради блага человека», как к цели любой деятельности. Но если, как мы выяснили ранее, «благо» само по себе ничего не значит, а это лишь параметр, или ориентир в процессе достижении какой-то цели, то Аристотель, делая сшивку «блага» и цели, дает в своем изложении этики ложную цель. Собственно, он и сам это понимает: «…своего рода расплывчатость заключена в [выражении] «блага», потому что многим от [благ] бывает вред.»

Теперь обратимся к той части «Этики», в которой Аристотель все же касается искомого нами предмета, который, с одной стороны, не дает ему добиться стройности в своих этических построениях, с другой, этот предмет сам мог бы послужить прочным стержнем для любых этических поисков, если бы был принят за точку отсчета: «А самое страшное — это смерть, ибо это предел, и кажется, что за ним для умершего ничто уже ни хорошо, ни плохо.» — действительно, а ведь «смерть» — это именно то, что понял пока только «человек»: «…а искомое нами присуще только человеку…» И именно смерть, уже по словам Аристотеля, обнуляет «добро и зло». Если мы говорим о «добре и зле» как об отношении к смерти, то не здесь ли заключена вся специфичность «человека»? В его отношении к смерти.

То, как к жизни и смерти относится человек, и как к ней относится природа — принципиально различно. Природа вообще не имеет категорий «отношения»: в природе нет «добра и зла». Но эти категории есть у человека, это они дают ему уникальную специфику. Поэтому, если разобраться в причине существования этих категорий для «человека» — значит получить возможность определить само явление «человек».

Далее Аристотель погружается в циклические обсуждения «золотой середины», раз за разом повторяя одно и то же: «…имея в виду, что избыток и недостаток гибельны для совершенства, а обладание серединой благотворно…» Если вдуматься в то, что здесь сказано, то возможно, что главное не в том, что именно «избыток» или именно «недостаток», а все же «гибельно» или «благотворно». Можно убедиться, что когда Аристотель судит о «благе» или «зле», то мысль сводится к тому, гибнет субъект (человек, общество или государство) или продолжает жить. Этот вопрос постоянно проступает в любых рассуждениях, как будто только об этом и идет речь, подразумевая в разных формулировках одно и то же:

«…для телесной силы гибельны и чрезмерные занятия гимнастикой, и недостаточные, подобно тому, как питье и еда при избытке или недостатке губят здоровье, в то время как все это в меру (ta symmetra) и создает его, и увеличивает, и сохраняет…;…Итак, избыток (hyperbole) и недостаток (eleipsis) гибельны для благоразумия и мужества, а обладание серединой (mesotes) благотворно…;…имея в виду, что избыток и недостаток гибельны для совершенства, а обладание серединой благотворно…;…если совершить этот поступок, то они будут спасены, а если не совершить — погибнут…» И так раз за разом, практически об одном и том же: «быть или не быть, вот в чем вопрос». Так не в этом ли на самом деле вопрос? Да, в этом.

Итак, повторимся: «А самое страшное — это смерть, ибо это предел, и кажется, что за ним для умершего ничто уже ни хорошо, ни плохо.» Именно «смерть», а вернее «отношение к смерти», и есть источник «добра и зла». Получается, что Аристотель, обсуждая что угодно и под какими угодно углами, раз за разом приходит к проблеме «смерти» или «гибели». Именно «смерть» в рассуждениях Аристотеля порождает неожиданные, подчас парадоксальными превращениями «счастья» и «блага» в «несчастье» и «зло» так, что Аристотель нигде не может ухватить ситуацию абсолютного «блага». Абсолютна и недвусмысленна, экзистенциальна у Аристотеля только «смерть». И она имеет интересное умение обнулять «добро и зло» как в игре по поиску предмета. Так что за предмет мы должны найти? Каков мог бы быть результат этических упражнений «человека»?

Мой ответ: «преодоление проблемы». Рассмотрим «преодоление» с разных сторон, каким может быть в жизни «преодоление смерти» у «человека»: тактически и стратегически.

Интересно сказано у Аристотеля о специфике природных реакций: «…природа, очевидно, прежде всего избегает того, что доставляет страдание, стремится же к тому, что доставляет удовольствие…» — так сказано о биологической дихотомии, которая направляет действия животных в виде неосознаваемых ими инстинктов и поведенческих программ. В отсутствие разума «боль и удовольствие» — это, что направляет действия животных. Поэтому корректно сказать, и у Аристотеля это сказано: что природа не «преодолевает проблему», а именно «избегает проблему».

«Боль» негативна, а «удовольствие» позитивно. Но ни боль, ни удовольствие не ставят задачу. Поэтому, конечно, это не в коей мере не метод решения проблем. Так Аристотель нашел природный аналог морали, и это абсолютно точно. Если «человек» имеет моральную дихотомию «добро и зло», то природа имеет биологическую дихотомию «удовольствие и боль». Специфика и эффективность «человека» состоит в том, что дихотомия морали, в отличие от дихотомии отбора, «видит» результат препятствий и проблем жизни: это смерть. Отбор «не видит» препятствий, а использует их для того, чтобы отобрать только те варианты, которые «обходят» препятствие, не соприкасаясь с ним. Можно провести параллель с эффектом «систематической ошибки выжившего», когда сохраняются только «правильные ответы». Получается, что опыта соприкосновения с рамкой в природе физически не существует: он гибнет. По этой причине у живой природы нет и не может быть «знания» о смерти, поэтому нет и отношения к ней.

Примеры разницы в подходах мы можем найти легко: перетерпеть реальную боль от лечения «человек» может именно по тому, что знает о смерти, которую приносит болезнь. Этический метод отношения к смерти позволяет человеку пренебречь негативом «боли», предпочитая категорию «добра», хоть она и не приятна физически, не вызывает «счастья» и «удовольствия», но зато ведет к преодолению смерти. Так же как человек может прямо отказаться от ряда «удовольствий», маркируя этическим методом пагубные последствия их как «зло», если они ведут к смерти: это наркотики, излишества, дисбалансы. Животное боль терпеть не будет, так как это один из рычагов инстинкта, и всеми силами избежит лечения, если у него будет возможность. И все это только по тому, что животное не знает ни о болезни в частности, ни о смерти вообще. Так же, как животное будет получать удовольствие столько, сколько это возможно — даже если это всего лишь вшитый в специфическую область мозга электрод, а не настоящее удовольствие [Olds, 1954]. Такие примеры можно привести в качестве тактического преодоления проблемы смерти.

«Но наемники становятся трусами всякий раз, когда опасность слишком велика и они уступают врагам численностью и снаряжением, ведь они первыми обращаются в бегство, тогда как гражданское [ополчение], оставаясь [в строю], гибнет, как и случилось возле храма Гермеса. Ибо для одних бегство позорно, и смерть они предпочитают такому спасению, а другие с самого начала подвергали себя опасности при условии, что перевес на их стороне, а поняв, [что этого нет], они обращаются в бегство, страшась смерти больше, чем позора.» — здесь обсуждается момент, когда отдельные люди отдают свою жизнь ради жизни своего общества. В этом случае понятно, по какой причине бегут наемники: они не связаны с защищаемым обществом, и для них собственная смерть страшнее смерти какого-то чужого общества (государства). А гражданское ополчение связано с защищаемым обществом: там хранятся их материальные и духовные ценности, их дети, родители и родственники, то есть все то, что является частью их самих, и будет существовать намного дольше их. Так, феномен Истории и Культуры можно привести в качестве попытки стратегического (но не личного) преодоления смерти.

Одним из видов культуры является Ритуал и Религия, дающая нам еще один пример попытки стратегического, личного, но воображаемого преодоления проблемы смерти в виде постулирования «жизни после смерти».

У Хайдеггера в «Бытие и время» есть на стр. 247: «Так же и концепции смерти у первобытных, их отношение к смерти в ворожбе и культе высвечивают прежде всего их понимание присутствия, чья интерпретация требует уже экзистенциальной аналитики и соответствующего понятия смерти.» Так Хайдеггер подтверждает тезис о том, что всякий ритуал, и всякий культ — даже самый ранний и самый примитивный, в обязательном порядке начинается с представления о смерти. Именно потому, что нельзя решать непоставленную задачу.

Элементарное осыпание умершего цветами уже говорит нам, что этим действием решается какая-то задача, в направлении какой-то цели. И это не просто осознание некой ситуативной смерти как текущего события, а именно осознание смерти как всеобщей неотвратимости для жизни: «… интерпретация требует уже экзистенциальной аналитики и соответствующего понятия…». Сознание смерти как трагического явления, предстоящего для всякой жизни. В этом случае ритуал: это попытка «решить [эту] проблему». Хотя бы условно.

«Нет, не нужно [следовать] увещеваниям «человеку разуметь (phronein) человеческое» и «смертному — смертное»; напротив, насколько возможно, надо возвышаться до бессмертия (athanatidzein) и делать все ради жизни (pros to dzen), соответствующей наивысшему в самом себе, право, если по объему это малая часть, то по силе и ценности она все далеко превосходит.» — эта мысль Аристотеля ложится в контекст гипотезы: речь идет о преодоления «смерти как проблемы».

Мы понимаем, что только «понимание проблемы» может быть началом решения проблемы. Если это так, то все перечисленные в трактате «Этика» частные «блага», как и все не перечисленные, постепенно, практически и исторически, синергируя друг с другом в процессе Развития, в итоге сводятся к решению наиболее общей задачи по преодолению наиболее общей проблемы: смерти. Это отчасти явлено нам в реальности: сегодня в развитых странах средняя продолжительность жизни минимум в два раза превышает биологические нормы [Mayne, 2019 и антропологические рамки, а это уже немало.

Вывод: всё, что делает «человек» во всем его многообразии (индивидуальность, общество и человечество) по преодолению смерти — то «благо», «добро» и «добродетель». А всё, что приводит индивидуального человека, общество и Человечество в целом к гибели или разложению — то «зло», «вред» и «порок».

На первый взгляд, такая сущность этики даже слишком проста. Слишком очевидна, чтобы быть чем-то бо́льшим, чем то, что мы и так видим вокруг себя. Но на самом деле все наоборот: да, принцип прост, но весь клубок взаимосвязей, и вся бездна проблем окружающего нас физического мира, социального мира совсем не очевидна до сих пор, и проявления «блага» и «гибельности» необходимо постоянно выявлять этическим методом.

Чем больше взаимосвязей и «проблем» мы выявляем в процессе Познания в природе и в обществе, тем сложнее нам установить однозначно, какое «действие» и в каком соотношении с другими «действиями», приведет Человечество к процветанию жизни, а какое в конечном итоге, в результате множественных взаимодействий, погубит его. И тем не менее, преимущества такого принципа тоже очевидны: мы имеем наиболее конструктивную систему оценки и прогнозирования пути, по которому идет Человечество.

Источник Развития

Эта часть относится скорее к проблемам биоэтики, если приходится решать: что этически допустимо по отношению к тому, что мы называем «человеком», а что нельзя, даже если позволяют биотехнологии.

Для неживой природы не существует «проблем». Существует только преобразование вещества и энергии. Потеря планетой атмосферы, выгорание звезды, взрыв сверхновой, черные дыры, столкновения галактик: это не проблемы для Вселенной.

«Проблема» может существовать только для «жизни». И эта проблема: прекращение жизни, то есть смерть.

Определим связь используемых далее понятий: «смерть», «проблема», «препятствие», «рамка». Понятие «проблемы» сводится к понятию «препятствия». Препятствием для жизни может быть только то, что не дает продолжить жизнь. Все, что не является «проблемой», то есть не ведет к прекращению «жизни», не является также и «препятствием». Все, что не прекращает жизнь, может быть ресурсами, возможностями, окружающей средой — чем угодно, но не «препятствиями». Препятствия могут быть сложными: цепочка взаимосвязанных событий, комплексы условий и их соотношения, параметры окружающей среды, явления природы. В общем случае комплекс «препятствий» мы назовем «рамкой»: границей возможностей жизни. Тактико-техническими характеристиками (ТТХ) организма, группы, вида, рода, и всей живой природы, если угодно.

Столкновение с «рамкой» означает гибель. Живая природа существует, избегая соприкосновения с «рамкой». Поэтому все имеющиеся в наличии живые организмы «не знают» о своей «рамке» и не видят её, так как никогда не соприкасались с ней. Как же возможно, не видя препятствия, и даже не зная о нем, тем не менее никогда не натыкаться на него? Животных уберегают от этого инстинкты и поведенческие программы с помощью дихотомии «боли и удовольствия». Параметры «боли и удовольствия» были отобраны «смертью» в течение всего времени существования жизни. Мы так и назвали этот процесс: «естественный отбор». Смерть уничтожала всех, кто шел «неправильным путем», прикасаясь к «рамке». Остались жить только те, кто шел исключительно «правильным путем», выполняя наработанные миллиардами лет инструкции инстинктов. Так природа продолжает жить, не прикасаясь к «рамке».

Рис. 5 Рамка

Как тогда идет процесс эволюции видов и развитие живой природы? Объективно, живая природа с момента своего возникновения постепенно расширяет «рамку» своих возможностей, приспосабливаясь к окружающей среде, используя окружающую среду, формируя окружающую среду, и снова приспосабливаясь. Это происходит с помощью «нарушения правил», проявляющегося в виде ошибок: случайных мутаций, дающих неожиданную приспособленность, когда животные немного изменяются физически или поведенчески. При этом отбор снова делает свое дело: если новое изменение подходит новым параметрам среды, то оно раздвигает существующую «рамку», формируя новый вид.

Важно то, что даже расширив свои возможности, животные снова не видят никакую «рамку», поэтому качество существования для них не меняется. Таким образом, перебор вариантов в виде случайных ошибок не решает никакую задачу, следовательно, не решает и «проблему». Природа лишь учится избегать «проблему» тем или иным способом, приспосабливая себя к той или иной «рамке». Если вид не выдерживает параметры «рамки», которая и сама по себе может измениться в виде природных катаклизмов, то вид или виды вымирают. Так произошло несколько раз: известны 5 больших и 20 малых планетарных катаклизмов, когда вымирало до 95% существовавших видов. Минусами такого «развития» является чрезвычайная длительность и затратность эволюции, поскольку даже целенаправленный перебор вариантов как «решение проблемы» был бы на порядок быстрее и эффективнее, чем случайный набор случайно совершенных ошибок.

«Человек» же, «поняв проблему», «поняв смерть», увидев «препятствие», увидев «рамку», единственный во всей природе имеет возможность «раздвигать» свою рамку без преобразования себя в новый вид с новыми ТТХ. «Человек» именно по этой причине смог отказаться от инстинктов: он не натыкается на рамку потому, что видит её. Человек способен предпринять действия, чтобы отодвинуть «рамку».

Таким образом, «понимание проблемы» и есть источник Развития для «человека». Только видя ограничения, «человек» может начать думать и действовать в направлении их преодоления. Животное, не видя своих ограничений, преодолеть их не может.

Что есть «действие человека»: он думает головой, действует руками, рубит осколком камня, чертит на песке, выхватывает огонь из лесного пожара, рисует углем на стене, согревает очагом, толкает палкой, скребет отщепом, колет бронзовым ножом, впрягает лошадь, натягивает паруса, двигает паровой машиной и дизельным двигателем, пускает Спутник и ядерный реактор. Значит, «действие» это не только труд, использование энергии и техники, но и героизм, и творчество, и искусство.

«Преодоление проблемы» требует Развития, но не требует отбора: «человеку» не приходится меняться как виду, чтобы отодвинуть границу своей природной «рамки». Гагарин полетел и вернулся из космоса тем же самым Homo Sapiens, каким и был до этого. Человеку не потребовалось миллионы лет крутить смертельную карусель эволюционного отбора, чтобы попасть в недоступную прежде для Homo Sapiens среду.

Иногда «человек» видит рамку, но ничего не может поделать: за всю историю не было никого, кто не умер бы от старости, даже если все другие препятствия были раздвинуты. Тогда «человек» придумывает «выдуманное решение»: так появляется ритуал погребения. Развивается метафизика веры и религия: проблему «преодоления смерти» они решают кардинально, но в воображаемом мире. И раньше это работало.

Так мы обнаруживаем на антропологической кривой развития «человека» точку, когда «человек понял смерть»: это начало ритуальных захоронений. Cтановится вполне объяснимым, почему примерно в этот же период резко нарастает сложность обработки орудий, использовавшихся «человеком». Зная о «всепроникающей проблеме смерти», «человек» использует орудие не только «для функции» как таковой (что иногда встречается у животных), а может судить: «плохо» или «хорошо» выполнена функция. Тот самый этический метод. Не только: «расколол ли чоппер орех», или «достала ли палочка до муравьев», а: «насколько далеко отодвинуло это орудие от «человека» голод и смерть»? Можно ли отодвинуть их еще дальше? В этом и состоит мощь «этического метода», который мы определили в самом начале как Источник Развития.

Иначе говоря, только понимая «существование смерти», мы можем ясно увидеть ее проявления в частностях: чем острее и удобнее камень — тем сильнее удар, чем сильнее удар, тем больше питания, чем больше питания, тем больше энергии у тела, а чем больше энергии у тела, тем дальше от смерти и я, и мое племя, и наш род. Тогда есть смысл обтесать получше камень. Если есть шкура «только чтобы согреться», то мы берем шкуру какая бы она не была и греемся. Но как только появляется «этический метод»: «хороша» ли шкура для того, чтобы подольше сохранить мне тепло и жизнь, или «плоха» настолько, что слишком быстро подпускает ко мне холод и смерть.

Только так появляется смысл, задача и цель улучшить выделку шкуры: а чтобы отрезать шкуру больше, нужен острее и тоньше нож (и он начинает улучшаться), чтобы тоньше выделать шкуру, нужно придумать как (творчество), чтобы лучше сшить, надо найти крепче нитку (исследования и сравнения) и так далее. Томаселло отмечал, что «…невозможно представить человеческую… деятельность… без… установления общих целей и задач…» (с. 279–280). [Томаселло, 2011] А откуда появятся цели и задачи, как не из понимания проблемы?

«Понимание проблемы» или «понимание смерти», или способность «увидеть рамку» вызывают непрерывное Познание и Развитие. Кстати, это к вопросу «зачем надо учиться в школе?». Да чтобы найти новые и новые пределы, которые надо преодолевать, чтобы в итоге преодолеть смерть. Как бы странно это не звучало. В идеале ту или иную форму непрерывного развития «человека» вообще нельзя прекращать, пока мы не сумеем перейти в новое качество.

Ведь когда или если «проблема» не понятна сознанию «человека», то она не существует для него, даже когда уже оказывает свое губительное воздействие. Например, пока в «развитых странах» не узнали о специфике вируса COVID-19, там было не принято мыть не запачканные явной грязью руки: таковы издержки высокого уровня жизни. Но аномально высокая смертность заставила осознать цепь проблем: «существует не видимая глазу “грязь” вируса COVID-19, который вызывает болезнь, которая приводит к смерти» порождает «задачу»: «избавиться от “невидимой грязи” вируса»; «задача» находит решение в виде «цели»: «найти способ избавиться от “невидимой грязи” вируса»; и только «цель» побуждает к «действию»: «исследовать методы избавления, найти средства избавления (спирт)»; а уже воплощение «действия»: «взять спирт, промыть руки» преодолевает «проблему»: «вируса на руках нет». И вот «проблема-болезнь», а, в сущности, «смерть», тактически отступает. Так «этический метод» требует постоянного Развития и Познания.

Рис. 6. Движение от «проблемы» к «решению проблемы» не может миновать пункта «понимание проблемы», т.к. только этот пункт ставит задачу, решение которой становится целью, которая мотивирует деятельность, и только в результате такой последовательности происходит решение проблемы

В обратную сторону схема очевидно не работает: «действие» невозможно без «цели», а «цель» без «задачи». На действия без указания инстинкта не будет выделена энергия: это лень. Единственное, что способно заместить побуждение инстинкта — мотивация. Но это уже разумный процесс побуждения к действию. Поэтому животные в общем случае не демонстрируют целенаправленную деятельность, поскольку целей у них нет.

Достижение «цели», «деятельность» — это части процесса «решения» какой-то «задачи». Значит, вне «задачи» не может быть ни «цели», ни «деятельности» по её достижению. А откуда берется «задача»? «Задача»: это нахождение способа преодоления осознанной «проблемы». Невозможно решать задачу, если нет «проблемы». Ни в науке, ни в жизни не бывает «задач без проблем». Даже если вы видите ситуацию, в которой кому-то дают в виде задания явно бесполезную деятельность: до обеда вырыть канаву, а после обеда зарыть ее, то все равно у этой деятельности есть и «цель» (не допустить скуки), и «задача» (придумать деятельность). Просто «проблема» в такой ситуации будет не очевидна, но она не может вообще не существовать. Итак, самое главное: нельзя «решить проблему», не «поняв проблему». Это кажется очевидным, но это надо осознать.

Любое целенаправленное действие «человека»: это свидетельство о решении какой-то, когда-то понятой им «проблемы». Никак иначе раскрыть движущую силу человеческого потенциала Развития не получится. Чем бы не было «внешнее обоснование» деятельности, по цепочке рассуждений оно приходит к проблеме преодоления смерти. Только «познание проблем» порождает их преодоление, то есть Развитие. Не понимая проблем, человеку нечего преодолевать, и никакой деятельности быть не может: ни физической, ни духовной, ни творческой.

Плод древа познания

Если принять, что «человек развивается, только понимая проблему», то надо определить, как он смог ее понять. Мы приходим к вопросу языка.

В основу я хотел бы положить книгу Дерека Бикертона «Как люди создали язык, как язык создал людей». В целом согласен с гипотезой Бикертона, но хотел бы доработать его гипотезу, вводя как средство рекрутирования индексный знак естественного происхождения: «следы в саванне», или книгу следов саванны, которую научился читать проточеловек. Кроме того, Бикертон разбирает язык и его свойство перемещаемости, но явно не говорит о том, что свойство перемещаемости порождает систему времен языка. Также я предлагаю закончить как бы неоконченную Бикертоном мысль: как именно язык приводит к фундаментальному качественному переходу животного в «человека».

С. 22 Итак, чтобы превратиться в язык, значимые единицы описания — слова и знаки — должны быть отделены от конкретных ситуаций и привязаны к концептуальным идеям… относительно тех или иных предметов… отделена от того, что происходит прямо сейчас.

Вот в этом месте я предлагаю «следы» — как индексные знаки естественного происхождения. Человеку не надо был их специально придумывать, а лишь увидеть и понять, что это «знаки, оставленные животными», когда эти знаки сами по себе были привязаны к оставившим их животным как к значениям, а впоследствии и как к концептуальным идеям. Таким образом, саванна — это первая «книга», «прочитанная» предком человека.

Рис. 7. Цитата: «Здесь был слон»

С. 23 Идея в том, что первые слова не приносили бы немедленной и ощутимой пользы…

В случае, если мы обращаемся к «следам» как к первым «протословам», то они приносили бы немедленную и ощутимую пользу. Зная, что «вот этот след оставила жертва» — мы идем по следу и питаемся, увеличивая приспособленность. Зная, что след оставил хищник, мы готовимся к сопротивлению — мы увеличиваем приспособленность. Далее, обрабатывая словарь следов и обстоятельств, при которых эти следы появляются, и относительность времени, когда эти следы появились: свежие они или старые, протолюди все больше увеличивали свою приспособленость. Все это давало прямую выгоду, становясь из индексных впоследствии иконическими символомами, когда проточеловек уже сам пытался изобразить графически след для передачи информации другим сородичам.

Исследователями установлено, что графический образ — это объект, доступный для исполнения существом, имеющим вообще руку, и порядка 400 граммов мозга. Физически это уровень австралопитека или шимпанзе. В эксперименте Сьюзан Саваж-Румбо, бонобо Панбаниша оказалась способной нарисовать по собственной инициативе на деревянном полу графические лексиграммы [Саваж-Румбо, 2004. Значит, и изобразить след протолюди могли, превращая его из индексного в иконический знак. А имея иконический знак, эмоционально соединенный с выкриком СКЖ (системы коммуникации животных), мы имеем уже и протослово. Значит, нет необходимости отделять зарождение слов от приспособленности, которую постулирует Бикертон.

С. 136… расширить территорию за счет того, что искатели научатся читать знаки — горки навоза или сохранившиеся отпечатки…

Ну так вот же оно! «Читать знаки» — это прямое попадание в источник языка. Человек не придумывал знаки, он их «прочитал», а затем уже и сам начал рисовать и использовать благодаря специфике своего развития (мозг и руки) плюс ниша, которая постоянно давала массу следов как круглосуточный канал новостей.

С. 157 … ашельское ручное рубило … ножи раннего палеолита производились практически без изменений по крайней мере на протяжении почти миллиона лет. … невозможно себе представить, чтобы наш вид стал производить одну и ту же модель машины даже в течение десяти лет…

Значит, у архантропов еще не было «понимания смерти». Да, был протоязык, который уже вырабатывал понятия, категории на основе иконических знаков, формировал звуковой ряд языка, синтаксис, способствовал физическому отбору: формировались речевой контроль, зона Брока и область Вернике и так далее. Это как обучение маленького человека языку, только на протяжении двух миллионов лет. К «пониманию проблемы» необходимо подойти с некоторой системой абстрактных понятий, с синтаксисом, организующим язык и взаимодействия абстрактов, категорий и так далее. Не имея возможности увидеть, что за каждой деталью окружающего мира стоит смерть, архантропы не имели и мотивации к развитию своих орудий. Но то, что они развивали протоязык, это точно, т.к. однажды «понимание смерти» пришло, это и был «большой взрыв», та самая «когнитивная революция», как формулирует Юваль Ной Харари, породившя ритуал, культуру, познание и развитие.

С. 157 Нельзя найти такой момент, в который вы взяли бы родителя и его ребенка и смогли скзать: «Этот малыш — настоящий человек, а вот его родитель — нет». Тем не менее где-то на этом долгом пути наше мышление изменилось, и изменилось достаточно быстро…

Такой момент есть: это «понимание смерти». И не зря здесь аналогия с ребенком. Ребенок, еще не понявший смерть как бы «святой», «непорочный», «внеморальный». Дети бегают голенькими на пляже именно по этой причине. И перестают бегать голенькими именно по этой причине. В сюжете об «изгнании из рая» Адам и Ева прикрывают срам только «познав смерть», а познание о ее существовании и есть приобретение категорий «добра и зла». Непорочность ребенка именно в том, что он не понимает ни того, чем опасен для него окружающий мир так же, как не может понять, какой он может нанести вред миру.

Дети обнаруживают осознание смерти в 4–6 лет [Yalom 1999]. Эта критическая «точка перехода» именно что изменяет мышление бесповоротно. Человек полностью пересматривает свое отношение к миру: у него появляется несчастье понять смерть, как и счастье об этом иногда забывать.

С. 271 Процесс создания ниши определяет род занятия представителя вида и, как результат, тип общества, в котором этому виду предстоит жить. Нет разницы, создается ниша под влиянием инстинкта, медленно, миллионы лет, или путем культурного научения, за какие-то тысячелетия. Разницу определяет ниша.

Это серьезная ошибка. Да, теория ниш верно схвачена в плане рассмотрения эволюции видов и формирования предпосылок. Но в чем состоит тогда «качественный переход человека», если ниша как определяла вид, так и продолжает его определять? Если рассматривать описанную ситуацию появления у человека «этики как метода», то мы видим разницу огромную. Собственно, она и объясняет, по какой причине «отбору» нужны миллионы лет, а «этике» достаточно тысячелетий. Что бы ни строили муравьи, у них нет проблемы, задачи и цели. У них нет плана муравейника, и решить, что может быть конструктивно «лучше» или «хуже» они не могут. «Хуже» по отношению к чему или «лучше» по отношению к чему? Если они не знают о смерти, то и метода оценки у них быть не может. Вернее, он есть, но находится вне их. Отбор решает, какой муравейник хуже, а какой лучше, и он не ставит в известность об этом муравьев.

С. 272 Наша ниша дала нам язык, язык дал нам разум, но лишь мудрое использование этого разума сохранит нас свободными представителями человеческого рода.

Тут возникает несколько моментов: ниша дала нам только знаки. А расшифровать и применить их смог только сам человек. Это и дало человеку язык, а язык включает систему времен, и только сознание, использующее систему времен можно назвать Разумом. Но и Разум можно применить по-разному. Говоря о том, что «…лишь мудрое использование этого разума сохранит нас…», Бикертон незаметно для себя начинает использовать Этический Метод, позволяющий принимать решения о том или ином пути, оценивать этот путь. Значит и Разум — это только базис для Этики. И только Этика позволяет Развитие. Куда же ведет Развитие? Если способность «понять проблему» — это начало пути, то конец пути «преодоление проблемы». Только тогда понятно, что дает нам разум: мы постепенно учимся не только избегать смерти, как вся остальная живая природа. Мы учимся преодолевать смерть. Это и есть та самая «свобода». Это и есть смысл веры в «бессмертие» исключительно человеческой души. Да, только понимание смерти позволяет поверить в бессмертие. Это путь человека.

Мы расширили ареал своего присутствия во много раз больше, чем позволила бы природные чисто технические характеристики нашего вида: мы летаем в атмосфере и стратосфере, выходим в космос, ведем активную деятельность в океанах, морях и реках. И это все без каких бы то ни было генетических перестроек своего организма. Без отбора, без физической эволюции.

Пока основные успехи мы получили на поле технического преодоления: от палки-копалки до ядерного реактора, но эти достижения — не часть человека физически. Существуют и достижения на уровне, который физически есть часть человека: молекулярная биотехнология и генетическая инженерия. Та же вакцинация — это создание дополнительной возможности у своего организма. Вакцинированный человек — уже формально сверхчеловек. По крайней мере технически он «сверх-» того, что он мог бы быть в чистом, природном виде.

Возможно, что скоро мы сможем взять в свои руки работу, которую раньше проводил отбор: физическое изменение своего организма. Если манипуляции с антителами заставляют наш организм реагировать так, что ему становятся не страшны смертельные вирусы, а манипуляции с ДНК могут избавить человека от ВИЧ, то что мешает в развитии этого направления пойти все дальше и дальше?

Вывод

Если для человека источником «добра и зла» является отношение к смерти, а этика — методом осознанного Преодоления, то остается только взяться, собственно, за решение проблемы. Это вопрос конструктивной биоэтики.

Чтобы нагрузить роботов и ИИ человеческой этикой, необходимо как-то дать им понятие о смерти. Собственно, именно к этому пониманию пришел Элик в итоге советского фильма, когда столкнулся со своей рамкой (бандитским магнитным чемоданом). Пока он не понимал ограничений, он не мог понять и людей.

Используемые источники

1. Аристотель Никомахова этика.
2. Бикертон Д. Язык Адама: Как люди создали язык, как язык создал людей. // М.: Языки славянских культур, 2012.
3. Витгенштейн Л. Лекция об этике, 1929.
4. «Приключения Электроника», телефильм 1979.
5. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла.
6. Поппер К.Р. Эволюционная эпистемология.
7. Томаселло М. Истоки человечсеского общения, 2011.
8. Триер, фон Л. Дом, который построил Джек, 2018.
9. Хайдеггер М. Бытие и время.
10. Харари Ю.Н. Sapiens Краткая история человечества.
11. Ясперс К. Общая психопатология.
12. Berta L. Death and the Evolution of Language. / Hum Stud (2010) 33:425–444. DOI 10.1007/s10746–011–9170–4
13. Yalom I.D. Existential Psychotherapy. / N.Y.: “Basic Books”, 1980 М.: «Класс», 1999 Перевод Т.С. Драбкиной
14. Mayne, B., Berry, O., Davies, C. et al. A genomic predictor of lifespan in vertebrates. Sci Rep 9, 17866 (2019).
15. Olds, J., Milner, P. Positive Reinforcement Produced by Electrical Stimulation of Septal Area and Other Regions of Rat Brain. / Journal of Comparative and Physiological Psychology, 47(6), 1954, 419—427. doi: 10.1037/h0058775
16. Саваж-Румбо, Сьюзан Об обезьянах, которые пишут
17. Van Evra, J.W. Death. Theor Med Bioeth 5, 197–207 (1984). doi.org/10.1007/BF00489491

Автор: Walentin Wasielewski