Вице-президент РАН академик Геннадий Месяц в интервью обозревателю ИТАР-ТАСС Александру Цыганову рассказал о сегодняшнем дне российской науки.

В прессе можно встретить довольно много рассуждений о деградации российской науки. Говорят про рейтинги, про индекс цитируемости, про количество публикаций и нобелевских лауреатов. Но есть ли вообще критерий, который позволяет судить, на спаде находится наука или на подъёме? Есть ли критерий, позволяющий оценить научные успехи, кроме наличия явных положительных результатов каких-либо исследований? И что, собственно, считать успехом?

Критерий такой есть. Точнее, их много, и те, что Вами перечислены, также могут служить показателями. Но ни один из них не является безусловным. Никакие баллы, рейтинги, бумажки ничего не дают. Тех же публикацией можно наштамповать очень много. Если, скажем, просто задаться целью опубликовать побольше статей, этого не сложно добиться. Можно перекомпоновывать старые материалы, можно разбивать отчёт о работе по частям и посылать в разные журналы и так далее – есть всем известные приёмы. Но это не метод.

Индекс цитируемости, который так абсолютизируется многими, тоже, конечно, оценка. Только при этом нужно учитывать, что берётся несколько тысяч журналов, среди которых лишь чуть более ста – российских, переведённых на английский язык. Практически это все журналы РАН. Это значит – чтобы наращивать свой индекс цитируемости, нужно публиковать статьи в иностранных журналах по-английски. Но здесь есть два нюанса. Во-первых, все эти журналы в научном плане абсолютно не равны. Среди них есть весьма серые, уровень которых ниже многих наших непереводных журналов. Во-вторых, научные исследования в России, как и во всех странах, делаются за счёт бюджета и других средств страны. Так почему же эти научные результаты должны читаться в первую очередь только теми, кто знает английский? В гонке за новыми технологиями тот, кто прочтёт первым, получает преимущества.

Так есть ли надёжный критерий?

Статей можно опубликовать сколько хочешь, – а вот мнение учёного сообщества о себе и своих работах ты никогда не подделаешь. Нет ничего более объективного, чем коллективное мнение учёных – специалистов в данной области /Учёные Советы, семинары, конференции, конгрессы/, внутренних оценок, которые ими даются. Иное дело, что формализовать такие оценки сложно, сложно составить из них какой-нибудь рейтинг. Но придите в Академию наук и спросите, какой институт лучше, вам скажут точно и аргументированно.

Но есть и ещё один критерий – принципиальные открытия в области фундаментальных наук. Их, как показывает пример Нобелевского комитета, можно не отметить. Но их нельзя не заметить.

Ну, вообще говоря, об открытиях российской науки говорят так мало, что общественность о них как раз практически ничего и не знает. Разве что прошлогодние скандалы с Нобелевскими премиями дали повод вспомнить о сотруднике РАН А.М. Оловникове с его теорией о теломерном механизме ограничения числа делений клетки, когда премию дали не ему, а экспериментаторам, подтвердившим эту теорию.

Я могу назвать несколько выдающихся работ РАН, выполненных в последнее время. Организация «Томпсон Рейтерс», которая занимается «учётом» наиболее крупных научных открытий года, среди 100 лучших работ мира за 2009 год называет несколько российских.

Среди них, например, присутствует фундаментальное открытие, сделанное учёными Института космических исследований РАН. Они обнаружили в Млечном пути, то есть в нашей Галактике, заметное количество ярко светящихся источников рентгеновского излучения. Их около 500. Не только обнаружили, но и исследовали. И выдвинули теорию этого явления. Это одно из крупнейших достижений в области астрофизики.

Следующим достижением называют создание принципиально новой технологии лечения рака протонами. Дело в том, что сейчас для ликвидации раковой опухоли используются гамма лучи. Но у них большие энергии, и получается, мишень – злокачественное образование – маленькая, а пространство облучения оказывается гораздо большим. Одно лечат, другое калечат, как говорится. А здесь разработан метод, использующий так называемый эффект Брэгга, когда протоны идут точно в то место, куда надо, и останавливаются точно в нужном месте, растратив всю энергию. Это считается громадным достижением, так как эффективность лечения рака увеличится в несколько раз. Такая установка была сделана в Физическом институте Академии наук. Сейчас несколько установок запущено и идет подготовка к медицинскому использованию. Работа выполнена под руководством члена-корреспондента РАН В.Е. Балакина.

На синхротроны похожие?

Да, это протонный синхротрон. Но благодаря использованию новейших технологий он во много раз меньше, и в десятки раз дешевле существующих, которые используются в научных экспериментах. Мишень облучается с 36 направлений и за счет эффекта Брэгга все пучки протонов сводятся в одну точку. Так вот, установки эти могут быть использованы практически в любой клинике! В отличие от нынешних ускорителей, которые сами по себе являются гигантскими системами и которые создавались для физических исследований, здесь всё сделано компактно. Вся система может быть смонтирована на площади в 400 кв. метров! Одноэтажное помещение.

Сегодня у нас, в России, два таких ускорителя изготовлены. Кроме того, один установлен в Европейском Союзе, в Братиславе, и ещё один в США, в Массачусетском технологическом институте. Проявляется колоссальный интерес к этой установке. Уже сделан ряд заказов для госпиталей США.

Важнейшее открытие сделано на Солнце. В ходе исследований, проведённых с помощью спутника КОРОНАС-Ф, было обнаружено, что на Солнце, кроме пятен, известных со времён Галилея, существуют пятна, которые имеют очень мощное рентгеновское излучение. Их порядка 50–60, диаметром примерно 5 – 6 тысяч километров. У них огромная температура, вплоть до термоядерной – десятки миллионов градусов. Пока их природа не очень понятна, но, по-видимому, эти микропятна, разбросанные по всему Солнцу, играют фундаментальную роль в функционировании нашего светила. Раньше не могли их видеть, потому что рентгеновские лучи атмосфера не пропускает. А со спутников Солнце в рентгеновском спектре не смотрели.

Словом, совершенно новое явление, которого прежде не знали. Это открытие во всём мире явилось очень большой сенсацией. Если продолжить тему важных открытий, то можно назвать ещё несколько ярких работ в области физики. У нас есть самая мощная в мире нейтринная станция в предгорьях Кавказа. Она принадлежит Институту ядерных исследований РАН.

И вот одним из достижений Академии наук стало открытие дефицита солнечных нейтрино. В свою очередь, оно привело к открытию нейтринных осцилляций – то есть превращения частиц одного сорта (например, мюонного) в нейтрино другого сорта. И вот, задавая модели этих осцилляций, теоретики смогли оценить массу нейтрино.

А оценка массы такой частицы является одним из важнейших достижений, позволяющих понять устройство Вселенной. Если продолжить тему нейтрино, то важный вклад в понимание природы нашего мира внесло обнаружение нейтринного сигнала от коллапсирующих звёзд в Большом Магеллановом облаке – работа члена-корреспондента РАН Ольги Ряжской.

Из достижений биологов я бы назвал создание человеческого инсулина, которого у нас не было. То есть у нас была разработана технология производства субстанции из двух лекарственных форм генно-инженерного инсулина человека. В ряде регионов уже проведены клинические испытания. Это важный успех, потому что мы можем освободиться от зависимости от заграничного инсулина.

А в институте молекулярной биологии имени Энгельгардта в результате фундаментальных исследований функционирования и взаимодействия ДНК, РНК и белков созданы нанотехнологии биологических микрочипов. Это так называемые биочипы. С их помощью в автоматизированном режиме ведётся параметрический анализ биологического материала. Проще говоря, применение биочипов в медицинской диагностике позволяет надёжно обнаружить микроорганизмы и вирусы. В том числе идентифицировать вирусы разных видов гриппа, различать, например, 36 подтипов вируса гепатита С. И, что также немаловажно, выяснять индивидуальные генетические особенности пациента, определяющие предрасположенность его к наследственным заболеваниям.

Академиком А.Р. Хохловым предложены новые подходы к получению «умных» полимеров и полимерных систем, изменяющих свои свойства в зависимости от внешних условий. Это уже близко к прикладным темам. Результаты этих работ, например, уже используются в различных областях – от применения «умных» полимерных жидкостей в нефтедобыче для увеличения отдачи месторождений до получения синтетических макромолекулярных моделей ферментов.

Ну, и я уж не говорю об участии Академии наук в крупных международных исследованиях, как, например, проводимых на уже ставшем знаменитым Большом адронном коллайдере. Здесь всё ясно, здесь само руководство ЦЕРНа, Европейского центра ядерных исследований, признаёт, что без ученых России этого коллайдера просто не было бы создано. Там многие ключевые элементы были сделаны Россией. Например, Институт ядерной физики Сибирского отделения РАН поставил уникальные сверхпроводящие магниты. Несколько тысяч, огромное количество.

Что-нибудь заплатили ему за это?

Нет. Точнее, заплатили доступом к проведению исследований. Обычная международная научная коллаборация, для участия в которой ты вносишь свой взнос. Мы его сделали, так сказать, «натурой», поскольку у нас было налажено производство многого оборудования, которое, к сожалению, не удалось использовать на недостроенном аналогичном коллайдере в Серпухове. Их использовали там.

Впрочем, и идей российских в БАКе очень много. Синхротрон – это Векслер /ФИАН/. Принцип движущихся навстречу друг другу пучков – это Будкер /СО РАН/. Черенковские счётчики, как одни из основных для регистрации явления, – ФИАН. Счётчики переходного излучения – это Гинзбург /ФИАН/. Так что мы в ЦЕРНе не в гостях.

Тогда откуда эта масса громких голосов на тему того, что российская наука – в глубоком кризисе, даже в деградации, как это отметил в недавнем интервью академик Велихов?

Ну, по Евгению Павловичу у меня отдельное мнение. И не у меня одного. У всего Президиума РАН и всей академии, у тех, кто прекрасно знает ситуацию, его слова вызвали, мягко, очень мягко выражаясь, удивление.

Многие мои коллеги просили меня об этом сказать. Сама постановка проблемы правильная. Если говорить о России, то совершенно очевидно, что из-за ситуации, которая сегодня есть, наука находится на спаде по сравнению с тем, что было во времена СССР. Вспомнить начало 90-х годов – тогда в десятки раз сократилось финансирование исследований. И естественно, всё быстро развалилось. Много учёных уехало за рубеж. Естественно, что и количество разработок уменьшилось, и число публикаций в ведущих журналах сократилось. А самое главное, что у нас образовался колоссальный демографический провал, когда люди просто уехали, а им на смену никто не пришёл. Самая главная проблема была – кадры! Потому что просто никто не шёл в науку. Ну кто пойдёт на 5 тысяч зарплаты, когда, условно говоря, дворник получал 10 – 15 тысяч? У аспирантов стипендия составляла полторы тысячи рублей! На это можно было жить?

В двухтысячных годах ситуация стала улучшаться. Нам начали увеличивать бюджет – на 20 процентов в год в среднем. Даже некое возрождение началось. Хотя доля бюджетного финансирования фундаментальной науки в России до сих пор остается менее 1%.

Но вот когда академик Велихов говорит: «Видна явная неэквивалентность той организации науки, которая существует сегодня. А за неё отвечает, в частности, Российская академия наук: За это ведь надо ответить, ответить за 20 лет бесплодных усилий, в которые вложено столько труда и денег. Надо спросить с тех людей, которые 20 лет руководили фундаментальными исследованиями. А то получается, что во всём виноват либо премьер-министр, либо президент», – вот тут возникают вопросы.

Хочу поправить Евгения Павловича. За развитие науки в России отвечает Министерство образования и науки. РАН получает менее 30% научного бюджета. Но главное, удивление вызывает то, что это говорит человек, который сам в течение этих 20 лет входил в руководство академии наук! Мало того что входил, – он был и вице-президентом РАН, сейчас он академик-секретарь отделения, руководит всеми исследованиями по информатике. Чего «достигли» мы в информатике, знает весь мир. Здесь комментариев не нужно. И кого он теперь винит в «бесплодных усилиях»? Как будто взял человек и перешёл на другую сторону улицы: вот тут он руководитель академии, а вот тут его и рядом не было, и он кого-то винит. Вот что поразительно!

В другом интервью Евгений Павлович говорит: посмотрите, кто руководит программами РАН – сплошь члены Президиума, сплошь академики. Но, во-первых, кому руководить академическими программам, как не академикам? Кому координировать исследования, как не людям, в силу своего научного и служебного положения видящими общую перспективу, всю картину в целом? А во-вторых, и сам Евгений Павлович Велихов является руководителем программы по информатике. Он ею руководит десять лет и ни разу не возразил, когда мы его утверждали на Президиуме РАН. Ни разу он не сказал: «Я же академик, давайте отдадим эти деньги какому-нибудь Феде».

Но я хотел бы ещё в целом про науку сказать. И про академию наук, в частности.

Не было б академии, не было бы России. В нынешнем виде великой державы.

Академия – сегодня единственный оставшийся оплот фундаментальных исследований. Оплот прикладных исследований, которым были отраслевые институты, рухнул. Фундаментальная наука – всё, что сегодня есть у России, чтобы оставаться в числе самостоятельно думающих держав. Независимых держав. И все 20 последних лет академия, академики борются за то, чтобы сохранить государственную структуру фундаментальных исследований, последнюю, что осталась. Что в этих условиях делать обществу, правительству, министерствам? Поддержать эти титанические усилия, восстановить положение с наукой. Но нет. Этого не происходит. Кому-то очень хочется доказать, что академия ни к чему не пригодна, ни на что не нужна.

Почему? Цель какая? Академию наук уже пытались реформировать путём роспуска, когда пришли к власти большевики. Много было экспериментов и постановлений. А в итоге после больших проблем и неудач вернулись прежней форме, царской. И с нею добились успехов и в космосе, и в атоме, и в биологии.

Да и «демократы» в 1991 году делали всё, чтобы ликвидировать «последний оплот тоталитарного режима». Но чтобы академия эффективно работала, нужна эффективная помощь государства. Необходимо решить три задачи: 1) наладить устойчивое и надёжное финансирование, сравнимое с развитыми странами; 2) нужны достойные пенсии пожилым учёным, которые создали в СССР и России науку, что сейчас существует; 3) нужна радикальная помощь молодым учёным, чтобы они шли в науку. При этих условиях через 3–4 года можно науку возродить!

Вы спрашиваете, какая цель у реформаторов? Можно назвать много причин. Но, думаю, что есть глобальная идея, кем-то поддерживаемая, – ликвидировать науку, чтобы помешать возрождению России. Мне нынешняя ситуация напоминает культурную революцию в Китае. Бегают молодые люди, размахивают декларациями, подсчитывают, сколько нужно России научных институтов (говорят, не более 100), пишут модельные уставы РАН, создают параллельную академию и т.д.

Они – кто?

Эти молодые люди, которые поучились и даже поработали какое-то время в европейских и американских университетах. Они считают, что у них есть разумная идея, как всё сделать лучше. Они полагают, что если мы сделаем так, как в Европе или в Америке, то и у нас будет всё хорошо. Вот только, как показывает опыт, не получается так же. Всё, что они ни делают, чтобы было, как там, не даёт тех же результатов. Не знаю, какие они специалисты, но то, что они демонстрируют, – сплошная некомпетентность и никаких научных заслуг.

Наука в Америке по определению по-другому складывалась. Они сначала сделали университеты и потом в них науку развивали. Кроме того, у них, несмотря ни на какие декларации о частном бизнесе, мощнейшие государственные лаборатории, мощнейшие! В России же ещё не было университетов, а уже была академия. Традиция существует с тех пор. И что нам теперь предлагается сделать? РАН, этот аналог американских государственных лабораторий, ликвидировать, а науку перенести в вузы, большинство которых к этому не то что не готовы к серьёзной научной деятельности, а попросту являются неким продолжением школьного образовательного учреждения!

Я уж не говорю о том, что у нас сотни так называемых вузов были созданы за последние 20 лет едва ли не на коленке, а дефицит компетентной профессуры стал притчей во языцех! Университетов организовали много, а профессуры нет. Самое страшное, что нет инженеров, нет технических специалистов, без которых провозглашенная Президентом страны модернизация невозможна.

По всем показателям, по количеству публикаций на одного сотрудника, если даже мы возьмём хорошие, «старые» вузы, – они будут значительно ниже (кроме МГУ, НГУ, СПГУ может быть), нежели институты РАН. Это частично связано с огромной педагогической нагрузкой. И как только мы сделали тщательный анализ и показали, что на единицу вложенных денег у нас больше результатов, даже больше, чем в Америке, ибо при значительном меньшем финансировании мы всё равно держимся на уровне высших мировых научных достижений, – сразу потеряли к нам всякий интерес. Об этом никто не говорит  – Интерес негативный потеряли?  – Революционный.

Да и спрашивается, зачем ломать? Зачем разрушать модель, которая себя уже показала? Надо просто усилить то, что ушло за постсоветские годы. Вот у нас есть такое понятие: финансирование науки на одного человека. Этот показатель в России один из самых низких среди развитых стран.

Сейчас снова всё тормозится. Потому что бюджет академии наук в 2010 году сократили на 3,5 миллиона. Это не так много, на 10 процентов. Но если учесть, что мы сохранили зарплаты для сотрудников, если учесть увеличение коммунальных расходов, то денег на развитие исследований остаётся крайне мало. К тому же из-за кризиса арендные помещения освобождаются, – то есть и этих доходов мы лишаемся. И в целом складывается исключительно плохая обстановка.

Тем не менее, рук не опускаем. Сейчас самое главное – сохранить кадры. Кадров не будет – ничего не будет. Так что вполне осознанно было решено, что с 2008 года прочие расходы (на оборудование, на ремонты) на пару лет задержим, а деньги все бросим на зарплату. Сегодня средняя зарплата учёных увеличилась до 30 тысяч рублей. Это очень неплохо по нашим меркам.

Результат не заставил себя ждать. У молодых людей начал возрождаться интерес к науке. Выпускники вузов пошли в аспирантуру. Вот, например, у нас в Физическом институте почти 100 аспирантов. Конкурсы начались в аспирантуру, чего раньше не было! Но – новые трудности. Чтобы принять новых исследователей, нужно иметь ставки, должности. Для этого надо пожилых учёных отправлять в отставку. Но ведь пенсии ничтожные!

Какие?

Обычные пенсии трудящихся – 3–4 тысячи рублей. У уборщицы, охранника, академика – у всех равная пенсия.

Если б мы могли пенсии поднять, мы бы сдвинули эту проблему: часть людей ушла бы, освободились ставки, на которые можно было бы принимать молодых.

А пожилых, которые, конечно, ещё готовы работать в науке, мы содержали бы на полставки.

И, наконец, квартиры. Я считаю, что это прекрасная идея, которую провозгласил президент Медведев, когда вручал премии молодым учёным, – построить 5 тысяч квартир для молодых исследователей. Потому что даже не зарплата, а квартира для них – вопрос номер один. Сейчас мы ведём активнейшую работу в этом направлении, готовим необходимые документы.

Значит, всё упирается опять в деньги. Дают деньги – идут фундаментальные исследования. Не дают – всё рушится. Тогда напрашивается вопрос: а что мешает Академии наук зарабатывать деньги самой? Например, продавая свои открытия? Хотите узнать о рентгеновских пятнах на Солнце – приходите, купите.

Как только академия станет этим заниматься, она перестанет заниматься фундаментальной наукой. Потому что фундаментальная наука – это поиски неизведанного. Ты начинаешь с чего-то, а приходишь совсем к другому. Как, например, в случае с пенициллином, который был открыт случайно. Или как радиоактивное излучение, которое тоже случайно было открыто. Иными словами, если на шутку отвечать серьёзно, то мы не можем создать бизнеса там, где не можем запланировать результат. Надо сначала вложиться в поиск неизвестного. То есть – предварительное финансирование всё равно необходимо.

А если у нас не будет фундаментальной науки, не будет людей, которые понимают, что делается в мире, – пусть даже они, возможно, не достигают результатов первыми, а просто идут вслед, – то мы будем, так сказать, тёмными. Представьте себе, что было бы, если б у нас не в своё время не оказалось ни одного человека, который понимал в атомной теме накануне создания атомной бомбы. А ведь поначалу действительно никто не верил в перспективы в этой области. Ведь многие были против. Правительство было против. Иоффе был против. А эти пацаны, которые потом бомбу и создали, занимались и занимались своей темой. Им было интересно, и они уже понимали, что это передовая область как в науке, так и в обороне.

Поэтому фундаментальная наука великой стране нужна. Из фундаментальной науки в конце концов следует очень многое: и компьютеры, и ускорители, и новые материалы, и энергетика, и интернет и всё прочее. Если ты не будешь делать фундаментальную науку, у тебя вскоре ничего своего и не будет. Ты просто будешь платить значительно большие деньги, нежели потратил бы на исследования, только для того, чтобы получать чужой продукт.

А нет ли варианта решения проблемы в том, чтобы, например, РАН возрождала прикладную науку уже под своей эгидой?

Вы знаете, это и происходит. Правда, немножко в другом виде, но уже делается.

Вот есть, к примеру, 217 закон, который позволяет бюджетным организациям создавать малые фирмы.

У нас в ФИАНе было КБ. В 90-е годы все площади сдали в аренду. А сейчас там работают фирмы, которые развивают высокие технологии. Есть, например, вещи, которые производятся только у нас. Например, фемтосекундные лазеры, фемтосекундные часы. Они делаются только у нас, на этих малых предприятиях. У нас есть микроохладители для работы компьютеров. Их нигде в России не делают. И вот таких 20 фирм в ФИАНе уже создано. Они раскрутятся и потом, конечно, пойдут своей дорогой, будут строиться и развиваться.

То есть прикладная наука возрождается, но уже на такой вот основе. Но это, конечно, не наш магистральный путь. Это наше участие в модернизации страны и попытка получить дополнительные средства для науки в это трудное время.

Словом, общего рецепта нет. Но есть общий принцип: не мешайте науке, а помогите ей и она даст результат. Потому что не может не дать.

Источник: ИТАР-ТАСС