Каждому десятому с трудом удается распознать свои эмоции. Новое исследование предполагает существенную связь между нашей способностью ощущать собственное тело и осознавать свои чувства.

Стивен был женат дважды. Две свадьбы. Две брачных клятвы. Но у него нет счастливых воспоминаний ни об одном из браков. Более того, их нет ни о каких-либо его отношениях вообще.

С первой женой он познакомился в 16 на курсах подготовки медсестер. Через шесть лет они поженились. А через три года после свадьбы развелись. Он говорит, что она никогда не была той самой, не подходила ему по-настоящему.

Двадцать лет спустя, в 2009 году, на сайте знакомств он встретил свою вторую жену. И на следующий год вместе с его отцом и двумя ее взрослыми детьми они зарегистрировали брак в городе Шеффилд.

Он улыбается на свадебных фото, зная, что от него ждут улыбки, но объясняет при этом: “По внутренним ощущениям, все, связанное с эмоциями, кажется притворством. Большинство моих реакций выучены. В окружении, где все веселы и радостны, возникает ощущение, что я лгу. Притворяюсь. Но так оно и есть. Ведь это ложь”.

Счастье не единственное чувство, с которым у Стивена проблемы. Восхищение, стыд, отвращение, надежда и даже любовь — их он тоже не чувствует. “Я чувствую что-то, но на самом деле не могу различить чувства между собой”. Единственные знакомые ему эмоции это гнев и злость.

Столь большие проблемы с эмоциями иногда связывают с аутизмом, которого у Стивена нет, или с психопатией, которой у него тоже нет. В прошлом году, в свои 51, он наконец узнал, что это за расстройство: малоизвестный диагноз под названием алекситимия, если не точно перевести с греческого: “нет слов для эмоций”.

Derek Brahney for Mosaic. Source photograph from iStock by Getty Images

Несмотря на название, проблема людей с алекситимией не в том, чтобы описать эмоции, а в том, что им их просто не хватает. Но у каждого собственный опыт. У кого-то пробелы и искажения в спектре эмоций. Другие чувствуют что-то, но не могут описать. Третьи принимают свои ощущения за что-то иное, например, бабочки в животе за чувство голода.

Удивительно, но при том, что это расстройство обычно остается невыявленным, по статистике у каждого десятого имеются нарушения из этого спектра. Новое исследование обнаруживает не только, что идёт не так, не только предлагает новые методы лечения расстройств, связанных с эмоциями, но и выявляет то, каким образом люди испытывают эмоции.

После работы медбратом на протяжении десяти лет Стивен решил сменить вид деятельности. Два года курсов в университете, степень в астрономии и физике, затем работа тестировщиком игр. Он построил успешную карьеру, работая в отделах по тестированию в разных компаниях, отделах менеджмента и выступая на конференциях по всему миру. Для него нет проблем сообщить факты коллегам. Но что касается личных отношений или любой ситуации, где задействованы эмоции, все идет “не так”.

Он объясняет: “В начале отношений я весь в том, что представляет собой партнер. Мне говорили, что медовый месяц у нас длился дольше, чем ожидалось. Но через год все меняется. Все разваливается. Я становлюсь тем человеком, которым в действительности не являюсь. Я реагирую умом, а не сердцем. Понятно, что это неправильно. Неправдоподобно. Подделка. Потому что это и есть подделка. И можно притворяться долго”.

Он и его жена не живут вместе с 2012 года. Терапевт выписал ему антидепрессанты. Он поддерживал контакты с женой, но было ясно, что отношений больше нет. В июне 2015 года Стивен предпринял попытку суицида. “Я написал в Фейсбук и Твиттер, что намерен совершить и кто-то — я так и не выяснил кто — позвонил в полицию. Меня отвезли в больницу”.

Психиатр направил Стивена на серию консультаций, а затем на курс психодинамической психотерапии, тип фрейдистской терапии, которая раскрывает как бессознательное влияет на мысли и поведение, похоже на психоанализ.

В книге Сью Герхард “Почему любовь важна”, рекомендованной психотерапевтом, он впервые встретил термин “алекситимия”. “Я принес книгу на терапию, и мы стали обсуждать мой диагноз. Понятно, что у меня был словарный запас. Слова для описания эмоций. Но несмотря на правильные слова для эмоций, их сочетание было чем-то другим… я думал, что у меня не получается хорошо говорить о чувствах и эмоциях и прочем. Но после года терапии я пришел к выводу, что когда я говорю об эмоциях, то понятия не имею о чем говорю”.

Термин “алекситимия” впервые встречается во фрейдистской книге 1972 года. Большинство психологов сейчас не в восторге от идей Фрейда. Как объясняет профессор Оксфордского университета Джефф Берд: “Не то чтобы мы не уважали эти традиции, но в когнитивной, нейро-, экспериментальной науке не так много людей, заинтересованных в чем-либо, связанном с Фрейдом”.

Но когда Берд прочел об алекситимии, он нашел описание интересным. “Это удивительно”. Для большинства, “при слабых эмоциях можно быть неуверенным, что вы ощущаете, но при сильных — вы знаете, что чувствуете”. Тем не менее, есть люди, которые не знают. Берд начал свою академическую карьеру с изучения расстройств аутического спектра, эмпатии и осознания эмоций, что привело его к алекситимии. В одном из первых своих исследований по этой теме он связал алекситимию с недостатком эмпатии. Исследование включало список из 20-ти пунктов, разработанный университетом Торонто. Если вы не можете чувствовать собственные эмоции определенным образом, имеет смысл и то, что вы не можете понять эмоции других.

Но что действительно возбудило интерес к алекситимии у Берда, так это его общение с аутистами. “Существовала точка зрения, что у аутистов не хватает эмпатии. Чушь. Это сразу понятно, стоит познакомиться с аутичными людьми”.

В серии исследований Берд обнаружил, что у половины людей с аутизмом есть и алекситимия — это те люди, которые испытывают трудности с выражением эмоций и эмпатией, но у остальных такого нет. Другими словами, связанные с эмоциями трудности присущи алекситимии, а не аутизму.

Берд очень хотел поделиться этим. Он с чувством рассказывал об одном из волонтеров с аутизмом, но без алекситимии: “Милый парень, с таким высоким IQ, что мы и измерить не могли, не мог удержаться ни на одной работе. Но он был волонтером в медицинском центре, потому что хотел делать что-то полезное. Ему говорили: “Так как у вас аутизм, вам не хватает эмпатии, так что вы не сможете ухаживать за престарелыми людьми”. Это просто смешно.”

Берд провел серию исследований алекситимии вне контекста аутизма. В частности, он обнаружил, что люди с алекситимией не имели проблем с узнаванием лиц и могли отличить изображение хмурого и улыбающегося человека. “Но те из них, у кого расстройство было особенно сильным, несмотря на то, что могли различить улыбку и неодобрение, не знали, что они означают. Это было действительно странно”.

Многие из людей с этим расстройством говорили Берду, что им сказали об их отличии другие, но некоторые поняли, что у них расстройство сами. “Я считаю, что это как не видеть цвет, все говорят какое красное то или какое синее это, а вы понимаете, что в этой части человеческого опыта просто не принимаете участия”.

Пытаясь лучше объяснить алекситимию, Берд и его коллеги натолкнулись на своего рода зацикливание: у Стивена проблемы с эмоциями, потому что у него алекситимия, которая характеризуется проблемами с эмоциями. Они попытались разорвать этот круг.

Derek Brahney for Mosaic. Source photograph from iStock by Getty Images

В ситуациях, которые Стивен описывал как сильные эмоции — например признание в любви — он ощущал изменения внутри тела. “Я чувствовал учащенное сердцебиение и всплеск адреналина, но для меня это всегда страшно. Я не знаю, как реагировать. Хочется убежать или проявить агрессию”.

Гнев, страх и смущение он понимает. “Все остальное ощущается одинаково. Это чувство, словно “Эээ, мне не очень комфортно, это не совсем правильно”.

Для Ребекки Брюэр, бывшей студентки Берда, а сейчас лектора в лондонском колледже Ройял-Холлоуэй, в этом есть смысл. “Люди с алекситимией знают, что испытывают эмоции, но не знают какие”, — объясняет она. “Значит, у них может быть депрессия, так как они испытывают трудности с различием разных негативных эмоций и определением позитивных эмоций. Как и с тревожным расстройством, если человек испытывает эмоциональный отклик, связанный с учащенным сердцебиением, возможно восхищение, он не знает как его интерпретировать и может начать паниковать из-за происходящего с его телом”.

Способность обнаруживать изменения внутри тела — все, от повышенного сердцебиения до потери крови, от полного мочевого пузыря до растяжения легких — называется интероцепцией. Это ваше восприятие собственного внутреннего состояния.

Разные эмоции связаны с разными физическими изменениями. При гневе, например, учащается сердцебиение, кровь приливает к лицу, сжимаются запястья. Очевидно, что эти физические изменения не связаны с определенными эмоциями: если у вас учащается сердцебиение при виде паука, то это от страха, а не от сексуального возбуждения.

Берд с коллегами обнаружили, что люди с алекситимией имеют пониженную способность к воспроизводству, определению или интерпретации этих внутренних изменений в организме, иногда такая способность отсутствует полностью. IQ этих людей в пределах нормы. Как и любой другой, они понимают, что видят паука, а не привлекательного партнера. Но либо их мозг не дает сигнал телу для физических изменений, характерных для переживания эмоции, либо отделы мозга неправильно обрабатывают сигналы тела.

В 2016 году Берд и Брюэр, вместе с Ричардом Куком из Лондонского городского университета, опубликовали результаты исследований, характеризующие алекситимию как “обобщенный дефицит интероцепции”. Итак, появилось объяснение для проблем с эмоциями, и, вместе с тем, утверждение, что восприятие сигналов тела важно для эмоционального опыта для всех остальных.

Эта идея находит отражение и в повседневной речи: в английском языке извиняются “от всего сердца”. Если любят кого-то, то “всем сердцем”. Когда вы действительно разгневаны, то “кровь кипит”. Вместо того, чтобы говорить о волнении, говорят “бабочки в животе” (это вызвано оттоком крови от пищеварительной системы).

Большинство людей, возможно, не знакомы с алекситимией, но существует другое расстройство, связанное с нехваткой эмоций и эмпатии, которое, кажется, очаровывает нас даже больше, чем отталкивает: психопатия. Можем ли мы узнать больше о том, как мы себя чувствуем, понимая психопатов?

Лиеке Нентжес чуть больше тридцати, она стройная и у нее тихий голос. Трудно представить ее, проводящей часы в маленькой комнате с заключенными психопатами, в том числе серийными убийцами, у которых не связаны руки.

Когда Нентжес начинает говорить, в ее голосе слышна уверенность. “Однажды напротив меня сел крупный парень с длинными, взъерошенными волосами и внезапно спросил (повышая голос, приподнимаясь со стула): “Вы меня не боитесь?” Я удивилась. Не ожидала такого. И я ответила (не повышая голос, но уверенно): “Зачем — может вы боитесь меня?” Он сел. И объяснил, что у него заканчивается курс терапии по “ре-социализации”, но никто не берет его на работу, потому что боятся его. Он не был разозлен. Он был разочарован”. Природа психопатии до конца не ясна, но психологи в целом согласны с тем, что психопатия связана с отсутствием эмпатии или вины, не глубокими эмоциями и антиобщественным поведением — плохим обращением с другими людьми и, в некоторых случаях, участием в преступных действиях.

Предполагалось, что некоторые психопаты способны пытать или убивать людей, потому что они не обрабатывают эмоции должным образом — например, они не чувствуют страха, и не видят его у других людей.

Нентжес работает в Амстердамском университете. Здесь в Нидерландах, если у преступника находят психологические отклонения, связанные с преступлением, он считается лишь частично ответственным. Такие преступники могут провести несколько лет в обычной тюрьме перед тем, как их отправят в лечебный центр, или их могут сразу отправить на лечение.

Нентжес решила опросить таких преступников из лечебных центров и тюрем, чтобы выяснить каким образом у них проявляется психопатия (уделяя особое внимание различным аспектам психопатии), узнать об их жизненном опыте — воспитании и преступном поведении, — а также измерить интероцепцию.

“Эмоции очень важны, когда вы исследуете психопатию. Точнее, недостаток эмоций. Может ли быть так, что у преступников с психопатией просто плохой контакт с собственным телом?” — говорит она.

В ряде интервью Нентжес задавала вопросы для оценки уровня эмпатии, определить насколько они раскаивались в совершенном преступлении. “Некоторые были абсолютно честны и отвечали “Мне все равно” — говорит она. “Другие, с психопатией, отвечали: “О, но я очень сопереживаю”. Они выучили слова для точного описания чувств, могли говорить о сопереживании и сострадании, но когда видишь совершенные ими преступления…” — тут ее слова обрываются.

“В одном исследовании обнаружили, что психопаты могут описывать эмоции словесно, но им не хватает внутреннего эмоционального опыта,” — добавляет она.

Так как определить способность человека распознавать сигналы тела сложно, чаще всего измеряют интероцепцию, связанную с частотой сердечных сокращений. В одном из тестов участников просят считать удары сердца 25–50 секунд, возможно, несколько раз. Примерно 10 процентов считают пульс очень хорошо, 10 процентов очень плохо, остальные — средне.

В другом тесте волонтерам дают серию сигналов, и просят определить синхронизирована или нет серия сигналов с их пульсом. Как и в предыдущем тесте 10 процентов справляются очень хорошо, но 80 процентов не могут сделать этого вовсе.

Нентжес принесла оборудование для таких тестов в комнату для допросов и измерила показатели у 75 преступников. Она выявила четкую взаимосвязь: чем выше оценка антисоциальных аспектов психопатии, тем ниже их оценки в тестах. По крайней мере, можно предположить, что психопаты, которые хуже распознают сигналы тела, ощущают меньше эмоций и, следовательно, меньше сопереживают другим.

Этих преступников иногда делят на две группы: совершивших жестокие преступления и “белых воротничков” — мошенников. Нентжес при опросе первой группы нашла одно сходство со второй: “Это было воспитание. Точнее, его недостаток. Эмоциональное насилие. Сексуальное насилие. Пренебрежение родительскими обязанностями. Много физического насилия. Я слышала от них, что они буквально не использовали эмоции. Все, что они чувствовали во время воспитания был страх”.

Ребенком Стивен страдал от невнимания. Когда ему было шесть, его мать намеренно подожгла их дом, пока она вместе с детьми была внутри. По счастливой случайности отец по пути на работу вспомнил, что забыл обед, и вернулся домой.

Оглядываясь назад, Стивен понимает, что его мать страдала от послеродовой депрессии. Но она не получала лечения, и “все, что я знал, были тревога и беспокойство”. После поджога она попала в тюрьму. Отец был сталелитейщиком и работал в разные смены. “Сосед связался со службой опеки, и папе сказали разобраться с работой или нас заберут. Никто из братьев или сестер моего отца не хотел взять меня или моего брата, потому что мы были маленькими негодяями. У нас всегда были проблемы. Грабеж магазинов. Все такое. Поэтому мы попали в детский дом”.

Остальное детство Стивен провел попадая в разные детские дома. Единственные эмоции, которые он помнит, это страх, гнев и смущение. “Рождество, дни рождения, неожиданно по-доброму относившиеся ко мне люди в детдоме… Я не мог привыкнуть к этому. Мне всегда было некомфортно. Беспорядок в чувствах, которые я неправильно интерпретирую или не могу ответить на них должным образом”.

Алекситимия часто связана с травмой или пренебрежением в раннем возрасте, объясняет Джефф Берд. Исследования близнецов предполагают наследственность. Также есть связь с некоторыми типами повреждений головного мозга, в частности, с островком, отделом, который получает интероцептивные сигналы.

Как отмечает Ребекка Брюэр, беспокойство, которое испытывает Стивен, часто встречается у людей с плохой интероцепцией. В Университете Сассекса Хьюго Критчли и Сара Гарфинкель, специалисты в области психиатрии и нейронауки, ищут способы повышения интероцепции для уменьшения беспокойства.

Гарфинкель выдвинул трехмерную модель интероцепции, которая была хорошо воспринята другими специалистами. Во-первых, объективная точность восприятия интероцептивных сигналов — например, насколько вы хороши в подсчете сердечных сокращений. Во-вторых, субъективный отчет — насколько считаете себя хорошим в восприятии сигналов тела. И, в-третьих, метакогнитивная точность — насколько ваше представление совпадает с тем, насколько хороши вы на самом деле.

Третий параметр важен, потому что в различных исследованиях выяснилось, что разрыв между тем, насколько точными себя считают при подсчете сердечных сокращений, например, и насколько точны участники на самом деле, предсказывает их уровень тревоги. Лиза Квадт, научный сотрудник группы в Сассексе, в настоящее время проводит клиническое испытание с целью проверки того, может ли уменьшение этот пробела у людей с аутизмом снизить их тревожность.

В экспериментальном исследовании Кристиан, Гарфинкель и студент магистратуры Абигейл МакЛанахан набрали группу студентов, которые приходили в лабораторию на шесть сеансов. В каждом сеансе они сначала считали удары сердца. Волонтеры сидели в покое, с резиновым пульсоксиметром на указательном пальце, и говорили, сколько ударов они посчитали. Затем МакЛанахан сообщала им точное значение, чтобы они могли лучше понять, насколько точны.

Затем МакЛанахан заставляла их сделать несколько прыжков с поднятыми руками или подняться по крутому холму неподалеку — повысить частоту сердечных сокращений. («Потому что некоторые люди действительно не могут почувствовать свое сердцебиение вообще. Я не могу» — объясняет Квадт). Затем они возвращались в лабораторию, снова считали удары и, как и прежде, каждый раз получали обратную связь. Это было всего лишь экспериментальное исследование, в котором участвовали студенты. Но через три недели не только улучшилась точность испытуемых по всем трем параметрам интероцепции, но они также сообщили о снижении тревожности примерно на 10 процентов. Для основного исследования волонтеры с диагнозом расстройства аутического спектра выполнят те же задачи, что и в пилотном исследовании, но один раз в начале и один раз в конце они будут делать их внутри сканера fMRI. Это позволит команде контролировать активность в островке, который получает данные о сердечных сокращениях, и посмотреть, как изменения этой активности соотносятся со связями в миндалине, которая обнаруживает угрозы, и префронтальной коре, которая может решить, опасна потенциальная угроза или нет и стоит ли беспокоиться. Надежда, по словам Кричли, заключается в том, чтобы усилить связь между этими двумя регионами, что, как показали предыдущие исследования, связано с уменьшением тревожности.

Derek Brahney for Mosaic. Source photograph from iStock by Getty Images

В Оксфорде, тем временем, Джефф Берд хочет рассмотреть идею о том, что существуют два разных типа алекситимии. Люди с одним типом не создают достаточного количества телесных сигналов, необходимых для переживания эмоций, поэтому вряд ли выиграют от обучения группы из Сассекса. Люди с другим типом создают все виды телесных ощущений, но их мозг не обрабатывает эти сигналы стандартным способом. Этой второй группе, в которую входит Стивен, исследование может принести больше пользы.

Берд подчеркивает, что, хотя люди с алекситимией испытывают трудности с пониманием эмоций, это не значит, что они не заботятся о других. «По большей части, люди с алекситимией могут признать, что другие находятся в подавленном состоянии, и это их расстраивает. Проблема в том, что они не могут понять, что чувствует другой человек, и что они сами чувствуют, и тем более, как заставить другого человека чувствовать себя лучше или как уменьшить свое собственное плохое настроение. Я думаю, это важно, потому что алекситимия отличается от психопатии в этом плане».

Стивен говорит, что для него это, безусловно, так. И теоретически, метод эмоциональной подготовки — это то, что он приветствовал бы. «У меня есть несколько книг об эмоциях и чувствах, и они не отличаются ни на йоту, потому что не говорят достаточно подробно о том, какие ощущения в вашем теле связаны с какими эмоциями».

На данный момент, учитывая отсутствие доступных методов лечения алекситимии, Стивен планирует использовать свое новое понимание себя, приобретенное посредством терапии, чтобы попытаться двигаться дальше. Сначала он надеялся, что терапия все исправит. «Я думал, что каждый день будет идеальным, блестящим… и понял, что этого не произойдет. У меня всегда будут проблемы и всегда будут трудности». Он извлек ценный урок из этого. Хотя они с женой все еще живут отдельно, они регулярно общаются, и теперь он пытается не отвергать ее взгляды на его тревожность. «Вместо того, чтобы говорить «Нет», я выслушаю. Я думаю: «Ну, вы знаете, что такое эмоции, а я нет, поэтому я выслушаю вас, и либо учту ваши замечания, либо нет». Он также думает о переходе на работу с людьми, борющимися со злоупотреблением психоактивными веществами, потому что хотел бы вернуться к карьере, где он может помогать людям.

Больше того, он решил использовать свой диагноз. “Теперь, когда я знаю, что у меня алекситимия, я могу прочесть о ней, это расширяет мои возможности. Я могу узнать больше. И могу разработать определенные инструменты, которые позволят мне противостоять ей».

Люди без алекситимии могли бы, вероятно, использовать такие же инструменты. Берд провел работу, показывающую, что люди, которые точнее ощущают свой пульс, лучше способны распознавать эмоции других людей, это решающий первый шаг в том, чтобы стать более чутким. Он планирует исследования, чтобы узнать, может ли тренировка сердечных сокращений усилить эмпатию.

Те, кто хочет уменьшить чувство стресса и тревоги в повседневной жизни, но не может или не хочет менять источники стресса, могут сосредоточиться на изменении сигналов, поступающих от их тел. Регулярные физические упражнения должны ослабить виды телесных сигналов (например, от сердца и кровообращения), которые мозг может интерпретировать как тревожные, следовательно уменьшится чувство беспокойства.

Знание, что сигналы от тел лежат в основе эмоций, расширяет наши возможности. Что вы чувствуете по этому поводу?